Шрифт:
– Это жернова. Посмотри. Вот сюда давай-ко горсточки три зернышка возьми и насыпь. Насыпал? А теперь берись за эту ручку и крути. Тяжело? Ну ничего. Давай помогу. Видишь, крутится верхний круг? Так, продолжаем, крутим, крутим, крутим.
Бабушкины руки были большие, теплые и мягкие. Они обняли ладошку Толика и правда жернова закрутились,
А потом бабушка подняла белую фарфоровую тарелочку, куда струйкой стекалась мука, сдула пыль с нее и показала Толику.
– Видишь, из зернышек мука получилась. Из нее и пеку я тебе хлеб и оладушки.
Мука Толику не понравилась. Она была небелой, невкусной и лезла в нос и никак не стряхивалась с ладошки.
Но зато он узнал сегодня, что такое жернова.
Нужная штука в хозяйстве.
***
– Что за ерунда. – подумал Толик, проснувшись. Отмахнулся от назойливой мухи. Потянулся.
Надо же, задремал среди дня. Залез на сеновал после обеда на минутку. Да и заснул. И надо же опять бабушка приснилась. И что ей надо от меня. Толик зевнул. Сквозь щель в крыше амбара пробивался лучик солнца, ярко прорисовавшийся в старой сенной пыли.
– Толь, ты где? – крикнула из-за калитки Зина.
Зина активистка комбеда, секретарь комсомольской ячейки. В четыре часа собрание. Пошла уже в избу-читальню. Там сегодня собирается их боевая ячейка. За Толиком и зашла по пути.
– Толь, пошли, уже и представитель с района приехал, Иван Степанович. Тебе грамоту привез. Вылезай, давай, пошли.
Толик слез с сеновала. Зашел в горницу. Подошел к старому зеркалу. Причесался.
Зина терпеливо ждала у калитки.
После ячейки все пошли в клуб. Собственно, клубом-то назвали бывший дом кулака Миронова. Большой дом. Старинная кирпичная кладка первого этажа из красного кирпича была крепкой, ровной, словно не прошло сто лет
В избе уже собрались все местные активисты – комбедовцы, комсомольцы, большевики, сочувствующие. Пахло махоркой.
Стоял спокойный задушевный гул. Все главные вопросы о создании сельхозартели с соседней Боровкой, ходе выполнения плана заготовок и налогов на частника решили быстро.
Остался один вопрос. Толькин.
– Товарищи, слово предоставляется Анатолию Буравкину, заместителю председателя комсомольской ячейки.
– Ну, Толька, давай, не робей! – подтолкнула ободряюще его Зина.
Тяжело как-то было на сердце Толика. Неспокойно. И не от того, что читальня была полна народу, не от накуренности атмосферной, а от того шага, который он решился сегодня сделать. Сделать честно, открыто и по-революционному справедливо.
– Товарищи, – он снял картуз и, по-ленински зажав его в кулаке, начал свою речь. – сейчас партия, вся страна борются с кулацким элементом. Создаются колхозы, в которых объединяется деревенская беднота, чтобы сложить усилия, чтобы строить светлое будущее, чтобы жизнь была светлой и красивой.
Раздались редкие хлопки. Толик видел только преданные глаза Зины и, поборов стыд и отбросив наконец всякие сомнения, продолжил:
– И вот сегодня на собрании я должен довести до вашего сведения, что Степан Буравкин прячет в лесу несколько мешков зерна. Не отдает его в общую колхозную артель. И я…
Он замолчал.
Из зала раздались возгласы:
– Во дает!
– Молодец, Толик!
– Настоящий комсомолец!
– Смелее, Толян!
Одобренный этим криками он продолжил:
– И я предлагаю сегодня поставить на голосование вопрос о раскулачивании Буравкина, как чуждого нам элемента. У меня все товарищи.
Конец ознакомительного фрагмента.