Жертва вечерняя
Шрифт:
"Хорошо, подумала я, этот пункт мы с тобой покончили. Ну, a Cl'emence и маскарад? Неужели я ничего не выпытаю?"
— Вы не забыли, мсье Домбрович… да как вас зовут по-русски?
— Василий Павлович.
— Так вы не забыли, Василий Павлович, что я — ваша ученица?
— Как так?
— Да как же. Вы обещались учить меня… savoir vivre… [113] Признаюсь, если б я встречалась в наших гостиных с такими людьми, как вы, эта наука мне легко бы далась.
113
умению
"Польщу, мол, тебе, но уж добьюсь своего".
— Невеликодушно, Марья Михайловна, невеликодушно-с.
Он покачал головой и надел свой pince-nez.
— Вы знаете, только одних стариков хвалят в глаза. Это уж последнее дело.
— Полноте, вы очень хорошо видите, что я не жантильничаю с вами. Я много думала о том, что вы мне говорили. Вы совершенно правы. Надо остаться в свете. За все другое уже поздно схватываться.
— Мудрые речи приятно и слушать.
Он рассмеялся.
— Теперь дело только в том, чтобы распределить поумнее свое время.
— Так точно-с.
— Плясать семь дней в неделю я не желаю.
— Похвально-с.
— Да полноте. Я рассержусь. Я вам серьезно говорю.
— Слушаю-с, слушаю.
— Вот мои занятия на всю неделю: в понедельник…
— Пляс?
— Да, пляс. Во вторник…
— Пляс.
— Не всегда.
— Дальше.
— В среду… в среду мой абонемент. Я нынче не бываю по понедельникам. Мне слишком надоели…
— Ла Варинька направо и Лиза налево? — подсказал он.
— Ха, ха, ха! Именно.
— Резон.
— В четверг я буду ездить к Плавиковой.
— Ну, это напрасно.
— Как напрасно?
— Впрочем, если вы желаете специально изучать г. Гелиотропова, отчего же нет?
— Ах, Боже мой, вы сами себе противоречите, Василий Павлович.
— Каким же это образом?
— Какая бы там ни была Плавикова, наивная или нет, но у нее все-таки собирается la r'epublique des lettres.
— Не извольте браниться.
— Я хочу хоть на первое время бывать у нее… она меня очень любит… а к Гелиотропову я как-нибудь привыкну.
— Je plaide votre propre cause, madame. [114] Если же вы упорствуете, тем приятнее…
— Значит, четверг у Плавиковой.
— У Плавиковой.
— В пятницу…
— А пляс-то вы забыли? Ведь целых два дня прошло.
— Ах, в самом деле!.. Никак нельзя… зато в субботу я никогда не пляшу. Это мой день в Михайловском театре.
— Ну, а после спектакля разве нельзя?
— Случается, но очень, очень редко… Вот и вся неделя. Остается воскресенье… оно проходит всегда… не знаю как. Это такой бестолковый день!
114
Я высказываюсь в вашу же пользу, мадам (фр.).
Я нарочно помолчала и прибавила:
— Разве заглянуть… в маскарад…
— А вы бываете? — спросил Домбрович, не поднимая головы.
— Нет, но для изучения нравов… Вы иногда заглядываете?
— Я даже люблю маскарады, — ответил он самым спокойным тоном. — Вы знаете, седина в бороду… Я и всегда их любил.
— Какая восторженность! — вскрикнула я.
— Простите, я художник. Так вот в маскарадах-то и выползают из разных мест прелестнейшие женщины: чиновницы из Коломны, гувернантки с Песков.
— Да как же вы их видите? Ведь они под масками.
— Не всегда же они под масками. Настает же такая минута, когда… и снимают маску.
— А!
— И вот мое многолетнее наблюдение: светские женщины, когда попадают в маскарад, ведут себя непозволительно.
Я почти покраснела.
— Т. е. как же это непозволительно?
— Т. е. скучно и бестактно. Кто-то им натвердил, что в маскараде нужно пищать и говорить о чувствах. А если попадется сочинитель, то допрашивает его, что он пишет. Уж скольких я обрывал на этом сюжете, и все-таки до сих пор приходится страдать. Поэтому я уж и держусь больше иностранок.
— Француженок? — спросила я не без смелости.
— Как придется. Теперь уж я старик, так соотечественницы мало интересуются моей сочинительской фигурой. Тут как-то в театральном маскараде говорили мне, что какая-то маска меня искала, приехала из деревни, кажется… Весьма лестно!
Я была как на иголках и начинала немножко сердиться, что он со мной точно с девчонкой. Я не вытерпела.
— Василий Павлыч, — сказала я ему, — вы хотите играть со мной, как кошка с мышкой; а ведь это нехорошо!
— Что такое-с?
— Да то-с (передразнила я его), что вы меня узнали в этом самом маскараде. Мало того, что вы меня узнали; вы, конечно, догадались, что спрашивала я о вас, спрашивала у Cl'emence, чтобы найти предлог войти к ней в ложу.
Он встрепенулся. Я увидала в глазах его что-то похожее на удивление.
— Вы мне сами посоветовали ничего не бояться. Я и не боюсь.
И тут я рассказала ему начистоту: как мне хотелось говорить с Cl'emence и все, что я видела и слышала в ее ложе. Говорила я долго и даже очень горячо. Как это странно! Я почти с наслаждением рассказала малейшую болтовню, все, что мне понравилось в Cl'emence.
Когда я кончила и взглянула на Домбровича (на этот раз совершенно спокойно и смело), он одобрительно улыбался.
— Чего же лучше? Вы, Марья Михайловна, сразу достойны золотой медали. Вам хотелось иметь понятие об этих женщинах. Такое желание вполне законно. Вы поняли то, что все светские женщины давно бы должны были понять. Ce sont les Cl'emences qui tiennent le haut du pav'e. [115] Чья вина?
115
Именно эти Клеманс занимают первое место (фр.).