Жертва вечерняя
Шрифт:
Какие ужасы приходили мне в голову!
Я не знала, где живет Домбрович. Написать нельзя было. На третий день я послала Семена узнать о его квартире в адресный стол. Адрес я достала; но написать все-таки не решилась. Придумывала так и этак: устроить вечер или позвать кого-нибудь обедать. Нет! все эти мартышки так мне опротивели… Я не имела никакого желания созывать их; а приглашать Домбровича одного было бы просто rendez-vous. [138]
Ариша увидела, кажется, что я всплакнула, и начала ко мне приставать, чтоб я прошлась хоть немножко пешком. У нее это пункт помешательства!
138
свидание (фр.).
Такая
Я просто вскрикнула! На углу Владимирской он стоял и пережидал, как проедут несколько извощиков, чтоб перейти на ту сторону Невского.
Меня он заметил тотчас же, очень скоро подошел и протянул обе руки:
— Марья Михайловна! что с вами? Как вы бледны!
Я ему ничего не ответила. Такая со мной сделалась слабость, что я его также схватила обеими руками.
Кажется, у меня закружилась даже голова.
— А я прихворнул, — послышалось мне. — Сегодня первый день вышел…
Я поглядела на него. Такой он мне показался сморщенный, старый, гадкий…
— То-то я вас нигде не встречала, — проговорила я, кажется…
Все это у меня теперь в тумане… Я хорошенько не помню своих слов…
— Да вы как смерть бледны, — сказывал Домбрович. — У вас руки дрожат…
— Да, я очень устала.
Он взял меня под руку и повел по Литейной. Он хотел верно взять карету. Там стояло несколько извощичьих карет вдоль тротуара. Я двигалась как кукла, еле переставляя ноги. Но я все-таки не хотела садиться в карету и ехать домой.
— Это ничего, — сказала я ему, — пройдемте дальше.
Он меня, кажется, уговаривал не храбриться. Не знаю, что уж меня толкало вперед…
Тротуар был очень скользкий, покрытый грязным льдом. Каретные извощики льют на него воду. Это я помню. Я сказала Домбровичу: перейдемте улицу. Это было против какой-то больницы. На углу у меня опять закружилась голова. Если б Домбрович меня не обхватил за талию, я бы упала. Как отвратительно, когда голова совсем замирает…
— Да вы никуда не годитесь, — пошутил он.
— Идемте, идемте…
— Послушайте, Марья Михайловна, — перебил Домбрович серьезным голосом, — с вами может сделаться обморок, сейчас же. Вам нужно отдохнуть. Зайдите ко мне. Я живу здесь в Итальянской, в двух шагах. Вот тот дом…
Я выслушала и нисколько не удивилась такому предложению. Мне в самом деле было очень плохо…
— Пожалуй…
Мы молча пошли.
Надо было перейти улицу. Я больше тащилась, чем шла. С подъезда мы поднялись во второй этаж. Когда я очутилась на площадке перед дверью, у меня вдруг прошла моя слабость. Мне сделалось неловко, совестно. Хоть назад бежать! Но человек отпер дверь, и мы вошли. В комнатах было очень натоплено. Вся кровь бросилась мне сейчас в голову.
Не снимая пальто, я прошла прямо в его кабинет. Тут я просто упала на диван. Он засуетился, принес одеколону, воды, помог мне снять с себя башлык, пальто и платок, которым я была внутри укутана.
Через несколько минут мне уже было совсем хорошо. Головокружение прошло, в виски не било, осталась только какая-то пустота под ложечкой. Я вспомнила, что с утра я ничего не ела. Чай мне давно опротивел, а позавтракать позабыла… Это меня заставило улыбнуться.
— Вы знаете что, Василий Павлыч?
— Что-с? — спросил он в беспокойстве. — Вам угодно, может быть, прилечь?
— Совсем нет. Я теперь вижу, отчего мне сделалось дурно.
— Отчего?
— От голоду.
— Как
— Да так. Я ничего с утра не ела и прошла пешком с Английского проспекта. Очень просто…
— Ну, так мы вас накормим. Pardon, я сейчас распоряжусь…
Он ушел. Тут я только осмотрелась, где я. В комнате было уютно. Я себя хорошо чувствовала и совсем забыла, что я среди белого дня, в квартире у холостого человека, одна… Осмотрелась я по сторонам. Кабинет был большой. Я с любопытством начала все разглядывать, как маленькая девочка. Сочинительский кабинет! Для меня вещь совершенно новая… Мебель самая простая, обитая зеленым сафьяном. На столе бумаг совсем нет, точно будто он ничего не пишет. Небольшой шкапчик с книгами. Одна стена покрыта портретами в ореховых рамках. Это все русские сочинители. Тут и Тургенев, и разные народы. Неказисты! По другим стенам много картин, des bibelots, [139] гипсовые снимки, des nudit'es [140] … эскизы, точно квартира художника… В комнате стоял запах сигары, довольно, впрочем, приятный. Я поднялась и сделала несколько шагов. Дрожь в ногах прошла.
139
безделушки (фр.).
140
обнаженные фигуры (фр.).
Домбрович, вернувшись, усадил меня опять на диван. Лицо у него стало другое. Он улыбался во весь рот и все протягивал мне руки.
— Вот что значит судьба-то, Марья Михайловна. Не подвернись я, вы бы упали на Невском.
— Одно другого стоит, — ответила я. — Я не упала, но попала к вам.
— Pas de calembours, madame! [141] A вы уж разве испугались?
— Кого? Вас? Нет; но согласитесь, Антонина Дмитриевна не погладила бы меня по головке, если б узнала, что я стала такая эманципированная женщина.
141
Без каламбуров, мадам! (фр.).
— Помилуйте, да кто же я такой, в настоящую минуту? Я сестра милосердия. Узрел я вас страждущую и протянул руку помощи. Это совершенно в духе Вениаминовой! Я потребую даже звания почетного члена в ее благотворительном обществе.
Мне понравилось, что он у себя дома и в таком неожиданном случае держался просто, без лишней чопорности, с большим тактом…
Лакей подал холодный завтрак.
Я осталась на диване. Завтрак был сервирован на маленьком столике. Домбрович сел против меня. Ела я, точно целую неделю голодала. Какие-то вкусные вещи были. Домбрович тоже прикусил и болтал, как за язык повешенный. Никогда еще он не был так мил.
Человек принес бутылку шампанского.
— Это зачем? — спросила я.
— Спрыснуть дорогое посещение. Оно будет первым и последним, — проговорил он и очень смешно вздохнул.
— Устройте литературный вечер, — начала я подшучивать, — пригласите Плавикову, разных иерихонцев, г. Гелиотропова. И я приду.
— Parole?
— Parole! [142]
Мы ударили по рукам. Я вдруг раздурачилась, не знаю уж с чего. Я выпила полстакана шампанского, но не оно на меня подействовало. Николай, бывало, поил меня шампанским и говорил, что я могу много выпить.
142
Честное слово? — Честное слово! (фр.).