Жертва вторжения (сборник)
Шрифт:
– Я присоединюсь? – спросил он.
– Не помешаешь, – ответил ему Матвей. – Мы тут о мертвецах разговариваем, может, поможешь Лушке разобраться.
– Чего же не помочь, Лукерья Маратовна, если не ошибаюсь.
Он прихлебывал пиво маленькими глоточками, как гоголь-моголь. Редкие седые волосы от малейшего ветерка поднимались над головой. В остальном он был мужчина что надо.
– Мы ведь с Матвеем как братья.
– Ага, – кивнула Лукерья. Матвей подвинул ей непочатую кружку, в голове немного шумело, и там гнездилась
– Не только с ним. Нас уже много, в одном Гусляре…
Байсуридзе замолчал и оглянулся, будто ждал подсказки. И в самом деле из темных кустов тонкий голос подсказал:
– Тридцать два человека.
– Видишь – тридцать два. И скоро будет еще больше.
– И зачем это?
– Внедряемся, – вмешался Матвей. – Окультуриваем Землю. Будем изменять генетический материал. Пора вам втягиваться в общую жизнь цивилизованной Галактики.
– А как вы это… окультуриваете?
– Мы никому не делаем зла, – сказал Тимур Георгиевич. – Ждем, пока кого-то схватит смерть. Неизбежная гибель. И в момент смерти наш человек входит в погибшее тело, оживляет его и существует. Ты же ведь уже догадалась?
– Догадалась, – согласилась Лукерья, допивая вторую кружку. – Как увидела, так и догадалась.
Медсестра врала, потому что даже в тот момент она не совсем догадалась. В нарушение медицинского факта кто-то в кого-то вторгался.
– А потом что будет? – спросила Лукерья.
– А потом нас станет много, мы женимся на вас, земных женщинах, вы родите хороших культурных детей, и постепенно жизнь на Земле станет все лучше и лучше.
С этими словами Матвей нежно, но крепко взялся за коленку Лукерьи, а за вторую, куда нежнее и мягче, ухватился Байсуридзе.
Ах, какая волна желания и страсти накрыла Лукерью с головой!
– Пошли к тебе, – прошептал Матвей.
– Нельзя, – прошептала Лукерья, – мой там пришел, пьяный спит. Как всегда, никакой пользы.
– Знаем, – вздохнул Байсуридзе. – Еще как знаем. Городок наш небольшой, все слухи, сплетни, как лягушки, по луже прыгают.
– Хоть бы его черт прибрал! – в сердцах промолвила Лукерья и осеклась, потому что до сих пор была неравнодушна к своему непутевому.
Провожал ее домой Матвей. Байсуридзе побежал на какое-то другое свидание.
– А тебя дома не хватятся? – спросила Лукерья.
– Они меня с утра отравить пытались, – ответил с кривой усмешкой Матвей, – я их всех из дома выгоню. Не хочется жить с людьми, которые желают твоей смерти. Да ты их знаешь как облупленных, одна племянница чего стоит!
Лукерья вздохнула. Она их знала.
Матвей проводил Лукерью до самой двери. Жила она в двухэтажном доме коридорной системы, бывшем бараке. Они вошли в прихожую нижнего этажа, голая лампочка в пять свечей горела под потолком.
– Один поцелуй, – прошептал Матвей, – и я уйду, как будто меня и не
– Нет, – одними губами ответила Лукерья, но больше звуков не издала, потому что ее губы были прижаты к зубам инопланетного мужика.
Он притиснул ее к стенке, стал хватать руками, и Лукерья чувствовала себя куском мороженого на солнцепеке – стала почти жидкой и сливочной.
Он ее лобзал, а она лобзалась в ответ.
И он все приближался и приближался к укромности ее горячего тела и оставался уже один момент, может, два, не больше…
Но тут перед внутренним взором Лукерьи встал образ ее несчастного, никуда не годного, опостылевшего мужа. Где-то в глубинах крупного тела Лукерьи сидел органический запрет делать с другими мужчинами то, что она когда-то так сладко делала со своим супругом и чего ей так давно не хватало.
– О нет, не соблазняй меня, искуситель! – закричала Лукерья, словно была на оперной сцене.
Она изо всех сил оттолкнула от себя вошедшего в раж Матвея Тимофеевича и, перескакивая через ступеньки, помчалась к себе на второй этаж. Матвей ринулся было следом, но тут двери комнат стали открываться, и злые лица жильцов принялись искать в полумраке виновника их беспокойства.
Так что при первых же воплях Матвей убежал из дома.
Он шел по улице понурившись, словно побитый пес, и понимал, что не может злиться на эту женщину.
Впервые в жизни Матвей, или как там его кличут по-инопланетному, ощутил всепоглощающее чувство любви. А может быть, желание обладать земной женщиной.
Но что делать?
Он не знал ответа. Ему надо было посоветоваться со старшим группы, причем не раскрывая ему своего сердца, не то старший мог, под горячую руку, вообще разлучить его с Лукерьей.
А Лукерья поднялась к себе.
Ее Ромочка, как и положено, гудел, переливался пьяным храпом, свесив с дивана обутые ноги. Насосался.
Он приоткрыл глаз и сказал почти трезво:
– Обед на плите.
Словно сам его готовил.
Но Лукерье не нужен был обед. Лукерье нужна была любовь. Она готова была простить Ромочке все, только обними, приголубь!
Она нагнулась к нему.
От Ромочки несло перегаром от дешевой водки.
Лукерья преодолела отвращение и стала целовать его щеки и губы, но Ромочка отмахнулся от нее, как от большого слепня, и тем же тоном произнес:
– Насилие, а тем более педофилия, преследуются по закону.
– О, Роман! – бормотала Лукерья, стараясь возбудить в нем мужчину.
– Сорок два года как Роман, – ответил ее муж и ловким движением сбросил супругу на пол. – Мы не бабники, мы алкоголики.
Лукерья лежала на полу, сил не было подняться.
И не замечала, как за этой сценой через окно наблюдает некий маленький аппаратик, вроде кинокамеры, управляемый на расстоянии.
– Хоть бы подох! – воскликнула она сквозь слезы.