Жертва. Путь к пыльной смерти. Дверь между…
Шрифт:
— А почему? — раздался голос молодого человека. Да, это был голос мужчины, точнее молодого мужчины, и, что удивительно, голос был до противного веселый.
— Уходите отсюда, — сказала Ева.
— И до конца своей жизни мучиться из-за вас угрызениями совести?
— Пожалуйста, не приставайте ко мне. Уходите!
— Слушайте, — вновь произнес голос. — Как раз у ваших ног вода, и вы в диком отчаянии. Собираетесь покончить жизнь самоубийством?
— Не говорите глупостей, — вспыхнула Ева, повернувшись
Перед ней стоял высокий молодой человек. «Почти такой же крупный, как отец», — с досадой отметила Ева. И он был до омерзения красивый. Больше того, он вырядился в вечерний костюм, который очень шел ему. Те же проницательные, слегка прищуренные глаза, как у доктора Макклура. Под их взглядом Ева почувствовала себя беспомощным ребенком.
Она решила игнорировать его и снова повернулась к нему спиной.
— О, нет, — сказал высокий молодой человек. — Так дело не пойдет. Я чувствую определенную социальную ответственность. Так, значит, речь идет не об утоплении. Что же? Порошок цианистого калия при лунном свете?
Несносное создание подошло к ней. Она чувствовала его близость, но упорно смотрела на воду.
— Вы не писательница, — продолжал рассуждать молодой человек, — хотя этот сад буквально кишит ими. Вы слишком молоды и, я бы сказал, слишком безнадежны в своем отчаянии. А вся сегодняшняя орава отлично себя чувствует.
— Да, — холодно отрезала Ева. — Я не писательница. Я Ева Макклур, и мне бы хотелось, чтобы вы как можно скорее убрались отсюда.
— Ева Макклур? Дочь старого Джона? Отлично!
Молодой человек, видимо, был очень доволен.
— Я очень рад, что вы не принадлежите к этой своре. Я действительно очень рад.
— Ах, вы очень рады! Вот как?
Ева надеялась, что ей удалось вложить в эти слова максимум язвительности. Но ситуация все ухудшалась.
— Ненавижу писательниц. Кривляки. И во всей толпе ни одного красивого лица.
— Карен Лейт очень красива.
— Ни одна женщина старше тридцати лет не может быть красивой. Красота — это молодость! После этого — сплошная косметика. А то, что принято называть шармом… я думаю, вы можете дать вашей будущей мачехе сто очков вперед.
Ева чуть не задохнулась.
— А я думаю, что вы самый… что вы самый невоспитанный, самый дерзкий…
— Я вижу их всех обнаженными, без одежды, — продолжал он, не обращая никакого внимания на слова Евы. — Они самые обыкновенные люди, такие же, как все остальные.
— Вы что? — Голос Евы сорвался. Ей казалось, что никогда в жизни она не встречала более отвратительного мужчину.
— Гм-м, — промычал он, изучая ее профиль. — Луна. Вода. Хорошенькая девушка, изучающая свое отражение… Что ж, несмотря на мрачную философию, еще есть надежда.
— Не знаю, почему я вообще продолжаю с вами разговаривать, — сердилась Ева. — Я
— Что?! — воскликнул отвратительный молодой человек. — А дело-то, оказывается, гораздо хуже, чем я предполагал.
— В самом деле…
— Смотреть при луне в бассейн и думать о том, когда спят золотые рыбки. Это, пожалуй, еще худший признак, чем желание смерти!
Ева повернулась и окинула его ледяным взглядом.
— Могу я спросить, кто вы такой?
— Это уже лучше, — с удовлетворением ответил молодой человек. — Мы всегда считаем, что определенно выраженные эмоции, например злость, являются хорошим признаком в патологических случаях. Так вот, я — человек по имени Скотт.
— Вы, наконец, уберетесь отсюда? — грубо сказала Ева. — Или мне уйти, мистер Скотт?
— Нечего так задирать ваш очаровательный носик. Это единственное имя, которое я когда-либо имел. Скотт Ричард Барр. Доктор. Хотя для вас просто Дик.
— О, — невольно опешила Ева. — Тот самый Скотт?
Она много слышала о докторе Ричарде Барре Скотте. Она могла бы не знать о нем, если бы жила где-нибудь в Патагонии. Вот уже в течение нескольких лет ее подруги с пеной у рта рассказывали о докторе Ричарде Барре Скотте. В определенных дамских кругах было принято регулярно посещать роскошную приемную доктора Скотта на Парк-авеню. Даже самые добродетельные матери вдруг обнаруживали у себя признаки различных таинственных заболеваний, требующих вмешательства доктора, хотя по туалетам, в которых женщины отправлялись к нему на прием, можно было скорее сделать вывод, что они идут на коктейль в отель «Риц».
— Теперь вы видите, почему ваши слова затронули меня? — спросил доктор Скотт, слегка наклоняясь к ней. — Чисто профессиональная реакция. Все равно что бросить собаке кость. Садитесь, пожалуйста.
— Простите.
— Садитесь, пожалуйста.
— Садиться? — пробормотала Ева, невольно подумав при этом, в порядке ли у нее прическа. — Зачем?
Доктор огляделся. Но, кроме мириадов светлячков и доносившегося издалека говора гостей, ничто не нарушало их одиночества в этой части японского садика. Он положил свою сильную, прохладную руку на кисть Евы, от чего по ее телу побежали мурашки. Она редко испытывала это чувство и резко отдернула руку.
— Не будьте ребенком, — успокоил он ее. — Садитесь и снимите скорее ваши туфельки и чулки.
— Никогда в жизни я не сделаю ничего подобного. — Удивлению и негодованию Евы не было предела.
— Снимите же, — в голосе молодого человека послышалась угроза.
И в следующий момент, неожиданно для себя, Ева послушно села на каменную стенку бассейна и покорно выполнила его приказание.
— Отлично, — весело сказал доктор Скотт, присев около нее на корточки.