Жертвоприношение Андрея Тарковского
Шрифт:
Голос Эрланда: И я потом лежал и не мог заснуть этим утром, после белой ночи, которая была для всех нас таким разочарованием. Полотно шевелилось. Я чувствовал, что он изменил мое восприятие полотна. Дождь моросил. Я чувствовал и к дождю другое отношение. "Ты изменил меня, - сказал я.
– Я могу только надеяться, что эти изменения коснутся всего моего внутреннего мира. Понимаешь?"
– Обещай мне уважать себя. Ты должен понять, что ты сам значим. Не сопротивляйся самоуважению.
– Ты действительно не боишься называть вещи своими именами?
– Я изучаю себя и тебя. Я пытаюсь
– Господи!
– воскликнул Эрланд.
– Какие надежды мы возлагаем на наших режиссеров?!
Русский улыбнулся уголками рта:
– Но исполнение твоих надежд не входит в мои честолюбивые планы. Публика чего-то ждет от меня. Я рад. Но я предал бы самого себя, если бы в мои планы входило оправдать эти ожидания. Тогда я был бы американцем из Голливуда. Я не хочу предавать самого себя.
– Ты считаешь, я предаю себя?
– Слишком много, - сказал Русский.
– Слишком часто. Я слышу иногда вопрос: "Кем он, собственно, себя считает?.. Кто он?"
– Кто ты?
– Это очень хороший и важный вопрос. Серьезный вопрос. Это один из тех вопросов, которые публика, надеюсь, задает себе, когда смотрит мои фильмы. Кто я?
– Кто я?
– снова эхом отозвался Эрланд.
– Кто я с моей собственной точки зрения?
– Я сижу здесь в темноте вместе с другими людьми, и чужой, непонятный Русский заставляет меня самому себе задавать вопрос: кто я такой?
– Да. Да!.. Кто ты есть, как ты сам считаешь?
– Я спрашиваю себя и тебя: кто ты есть, как ты сам считаешь? Обязан ответить.
Русский усмехнулся:
– Я знаю, вы говорите, что я слишком болтлив.
– А на самом деле?
– Да. Ладно. Конец фильма. Пойду покопаюсь в лужах. Пойду посмотрю на туман. Пойду посчитаю свои шаги. Пойду перекрещусь.
Тут вдруг раздался голос из фильма "Андрей Рублев":
– Андрей, куда ты?
Русский обернулся, весело посмотрел на нас, сказал:
– Пойду заставлю планету вертеться. И задул свечу".
"Нужно быть таким, как вода..."
1986 год был годом медленного умирания. Клиники, операции, облучения, химиотерапия. Курс за курсом. И одновременно работа по завершению "Жертвоприношения". Однако к моменту Каннского кинофестиваля (май) он чувствовал себя так плохо, что на финальную часть киноконкурса отправил сына Андрея. Так что международная премия кинокритиков, международная премия журналистов и приз экуменического жюри были вручены Андрею Тарковскому-младшему.
В июле - попытка исцеления в антропософской клинике под Баден-Баденом, после чего - два месяца подаренного судьбой приличного самочувствия, два месяца у моря в кругу семьи.
"18 августа 1986. Сегодня я приехал в Анседонию. Лара сняла виллу, принадлежащую певцу Модуньо. Она расположена совершенно на отшибе, здесь большой парк, простирающийся вниз к морю и плавательному бассейну. Дом уютен и просторен, но прежде всего удобен. Моя комната - наверху, есть терраса, выходящая к морю. Синее прозрачное небо, солнце, море, волшебный воздух не оставляют равнодушным даже смертельно усталого человека. Здесь царит особая атмосфера, которую можно найти только в Италии и которая возвращает радость жизни
Мое прибытие превратилось в большой праздник. Лара, Андрюшка и Анна Семеновна не могли скрыть своей радости. Все были счастливы так, словно моя болезнь была уже позади. Как бы мне хотелось так думать! Это был чудесный ужин. Впервые после многих месяцев я испытывал чувство покоя и радости. Как это все же прекрасно, быть дома со своими любимыми людьми".
25 августа: "Хожу на прогулки, по вечерам сижу у моря и наблюдаю за великолепными закатами. Предаюсь меланхолическому настроению, не хочу ни о чем думать, просто смотрю в чистую даль. Тихая печаль и тоска наполняют душу. <...> Андрюшка стал совсем коричневым и еще подрос. Много плавает и кажется довольным жизнью. Лара тоже. Несмотря на всю работу и труды, она выглядит хорошо, стала загорелой и более стройной. Но главное, она немного успокоилась и пришла в себя. Но больше всего я радуюсь за Анну Семеновну. Даже десять лет назад в Москве она выглядела хуже. Она постоянно повторяет, что мы оказались в раю и что она абсолютно уверена, что я выздоровею..."
В октябре началось новое ухудшение, и в начале ноября Тарковский пишет завещание. Однако даже еще и в декабре он продолжает работать, совершенствуя свою главную книгу.
Дневник последнего года пестрит словами и наблюдениями благодарной кротости. Особенно часто на устах имя жены.
Январь: "У Ларисы нет ни секунды времени, она вертится как белка в колесе. Обо всем - домашние работы и уход за мной - должна беспокоиться она сама, так как у нас нет денег, чтобы нанять помощников. Лечение ужасно дорогое, да еще квартира. К тому же жизнь в Париже вовсе не дешевая. Я забочусь о ней. Насколько еще хватит ее сил?.."
Март: "...Я знаю, что мне в лучшем случае предстоит медленное умирание и мое лечение - лишь продление этого срока. Лара, конечно, верит в чудо. Она терпелива и внимательна, как никогда прежде; понимает, что у меня должен быть свой покой, несколько приятных минут, которые бы облегчили эти тяжелые, мрачные дни.
Болезнь делает человека эгоистичным и раздражительным. Я часто ее обременяю, впадаю в истерику, осознавая, однако, всю несправедливость своего поведения. Нелегко жить под одной крышей со смертельно больным, а для нее это особенно тяжело, если вспомнить обо всех трудностях и печальных часах нашей прошедшей жизни. Однако она сносит все терпеливо, без ропота; ей не нужно объяснять все эти вещи!!!" (31.03.86. Париж.)
Май: "Лариса умеет создать домашнюю и уютную атмосферу, отрицать это невозможно. Уже больше двадцати лет она вынуждена заниматься этим, не имея необходимых средств. Не знаю, откуда она берет столько энергии и терпения".
Август: "Хочу о многом говорить с Ларой - о нашей будущей жизни, обо всем. Очень скучаю без нее и очень ее люблю. Она действительно единственная женщина, которую я люблю по-настоящему, и никакую другую женщину я полюбить бы не смог никогда. Слишком много она значит для меня".