Жертвоприношение

Мастертон Грэхем

– Это другое.

– Нет, не другое.

– Ладно, сдаюсь. Давай посмотрим часовню изнутри.

– Думаю, это была церковь.

– Да, вроде того. Часовня – это маленькая церковь.

Выбеленные непогодой двери часовни оторвались от ржавых петель, и их заклинило. Однако я, нажав плечом на правую створку, сумел сдвинуть ее на шесть или семь дюймов, и мы с Дэнни протиснулись внутрь.

– Не порви футболку о гвоздь.

Крыши не было. То, что осталось от нее, лежало грудой у наших ног. Сотни разбитых плиток, сквозь которые проросла трава, мать-и-мачеха и чертополох. На стенах

еще сохранилась побелка, хотя от сырости они покрылись черными потеками, а большую часть западной стены заполонил дрожащий на ветру плющ. Хрустя черепицей, мы подошли к высокому алтарю из песчаника и огляделись. Казалось, святости в этих стенах почти уже не осталось. Просто заброшенное место, где вместо прихожан ютились птицы, а вместо церковных песнопений слышались стоны кедра.

– Какая страшная часовня, – сказал Дэнни.

– О, не бойся. Это потому, что она заброшенная.

Мы медленно стали пробираться к выходу. Вдруг Дэнни сказал:

– Посмотри сюда. Ноги.

– Ноги? О чем ты?

– Вот, смотри, – он подошел к западной стене и указал в самый низ, где кончался плющ. И действительно, из-под него проступала пара нарисованных босых ног.

– Это фреска, – пояснил я. – Возможно, одна из остановок на крестном пути.

– Что это такое? – спросил Дэнни.

– Я покажу тебе.

Схватившись за плющ обеими руками, я стал понемногу отрывать его от кладки. Раздался звук рвущегося белья, но он продолжал упорно цепляться за стену. Постепенно я расчистил рисунок – сперва завернутые в белое одеяние ноги, затем руку, пояс и еще одну руку.

– Ну вот, похоже, это Иисус, – сказал я Дэнни.

Затем сделал последний рывок, и огромная куча плюща с шелестом упала вниз, явив относящийся, по всей видимости, к прерафаэлитическому периоду портрет женщины с густыми рыжими волосами, красной головной повязкой и необычным, очень эмоциональным лицом. Хотя краски, по большей части, поблекли от времени, иссушенные плющом, женщина все еще выглядела восхитительно. Изображение было настолько реалистичным, что казалось, она вот-вот заговорит с нами.

Однако беспокоил меня не столько реализм портрета, сколько то, что обвилось у женщины вокруг шеи. Краска в этом месте так потрескалась и выцвела, что сперва я принял это за какой-то темный меховой шарф. Но, когда присмотрелся внимательнее, я понял, что это огромная крыса либо животное, очень похожее на нее. У него была отвратительная бледная морда с раскосыми глазами, но с таким выражением, которое скорее увидишь у человека, чем у животного. Глумливым, расчетливым и хитрым.

– Это не Иисус, – решительно заявил Дэнни.

– Да, верно.

– А кто тогда?

– Не знаю. Понятия не имею.

– Что за страшная штука у нее на плечах?

– Крыса, по-моему.

– Ужас какой.

– Ты прав. Давай закроем обратно.

Я попытался натянуть плющ на рисунок, но он не держался на стене, отказываясь возвращаться на место. В конце концов пришлось оставить фреску открытой. Почему-то и эта странная женщина, и крыса с коварным выражением морды показались мне очень неприятными, даже отталкивающими. Особенно тревожил меня некий намек на непонятный симбиоз между ними. Будто женщина нуждалась в крысе так же сильно,

как и та в ней.

– Может, пойдем? – спросил Дэнни, и я кивнул, хотя оторвать взгляд от женщины было нелегко.

Дэнни забежал вперед и взобрался на груду битой черепицы и камней, чтобы посмотреть в пустое готическое окно.

– Отсюда пляж видно, – сказал он. – Смотри, а еще задние ворота.

Я встал рядом с ним, положив локти на каменный подоконник. Вид отсюда был восхитительный – высокие деревья, сад, дорожка, спускавшаяся к морю. Издали сад выглядел на удивление ухоженным. Даже земляничные грядки казались аккуратно прополотыми, а сквозь сетку проглядывали красные ягоды. Вода в пруду поблескивала в лучах утреннего солнца, отражая плывущие по небу облака.

– Там рыбацкая лодка, – сказал Дэнни.

Сквозь деревья я мог различить лишь треугольный парус цвета ржавчины, поднятый на посудине, которая медленно подплывала к берегу.

– Когда-нибудь поплаваем на лодке, – пообещал я. – Только ты должен научиться плавать.

– Можно надеть надувные нарукавники, – предложил Дэнни.

Я перевел взгляд на Фортифут-хаус. Декоративная штукатурка, казалось, сияла в солнечном свете еще ярче. Даже окна светились. Странно, но мне показалось, будто на каждом окне есть занавески, хотя я вешал их только в своей спальне и у Дэнни.

Я нахмурился и прищурился. Что-то очень неправильное было во всем этом. Отсюда Фортифут-хаус уже не выглядел обветшалой развалюхой, покрытой пятнами сырости, которую меня попросили отремонтировать. Отсюда сад не напоминал густые джунгли, которые я должен был вычистить и прополоть. Отсюда дом смотрелся как новенький, а сад казался ухоженным.

Здание выглядело в точности как на старой фотографии, висевшей в коридоре на первом этаже… Фортифут-хаус 1888 года.

Почувствовав за спиной неприятный холодок, я снова взглянул на домики возле пляжа. Они не сильно изменились, разве что с крыш исчезли телевизионные антенны. Теперь я видел их четче, потому что нас не разделяли деревья и живые изгороди.

Я перевел взгляд на кладбище. Трава была аккуратно скошена, на круглых клумбах цвела герань. А надгробий не было. Ни одного.

– Дэнни… – сказал я, положив руку ему на плечо. – Думаю, пора уходить.

– Я просто хочу увидеть, как рыбацкая лодка кидает якорь.

– Ты можешь сбегать на пляж и посмотреть оттуда.

Но не успел я спуститься с груды щебня, как заметил, что кто-то вышел из кухни Фортифут-хауса и спокойно, уверенно зашагал по залитой солнцем террасе. Это был мужчина в черном фраке и высоком черном цилиндре. Он держался за лацканы и оглядывался по сторонам, словно проводил осмотр.

Дойдя до середины лужайки, он остановился и сложил руки за спиной, очевидно наслаждаясь морским бризом.

Пока он стоял там, я уловил еще какое-то движение. В одном из верхних окон дома я заметил чье-то мелькнувшее бледное лицо. Я присмотрелся, и на мгновение мне показалось, что это морда той самой крысы с фрески, которая свернулась вокруг шеи у женщины.

Затем она исчезла. И окна снова зияли темнотой.

– Эй! – крикнул я мужчине на лужайке.

Если он реальный человек, а не галлюцинация, то должен меня услышать.