Жертвы дракона (сборник)
Шрифт:
— Эах — трус! Эах побежал как заяц.
Он хотел сказать еще что-то, как вдруг Фао зажал ему левой рукой рот, а правой больно ударил по плечу.
— Молчи! Нельзя! — хрипел он, сжимая ему челюсть. — Нельзя называть. Услышит — придет ночью! В лес унесет!..
Все кругом разом перестали смеяться и сердито глядели на Уа. Некоторые трусливо оглядывались назад. Другие торопились описать вокруг себя черту острием копья. Третьи замахивались на Уа и даже толкали его кулаками в спину. Уа был обескуражен. Он понял, что поступил непозволительно
Сколько раз мать говорила ему: «Не называй громко того, кто любит мед. Назовешь — повстречается где-нибудь, унесет в свою берлогу!..»
И сама она, если доводилось говорить про какого-то сильного зверя, всегда шептала про него в самое ухо, да еще прикрывалась ладонью:
— Чтобы ветер не подхватил. Ветер подхватит, отнесет слова далеко. Залетят в лес, а там их услышит тот, кого назвали. Узнает хозяин, придет, скажет: «Кто меня звал?»
Так говорила мать, и сам Уа сколько раз учил тому же младших. А тут… Что сделалось с его головой? Как он мог позабыть?
Настоящее имя медведя было «эах». Но вслух говорили вместо этого «вурр». Это было лишь звукоподражание. Так эах ворчит, когда, забравшись в берлогу, лижет свою лапу. Звали медведя также «лохматым», или «кто любит мед», или «кто сосет лапу». Про волка говорили: «кто воет зимой»; про гигантского оленя — «кто бесится осенью». Слово «хумма» также означало громкое дыхание мамонта и было ненастоящим его именем. Чем сильнее зверь, тем страшнее его накликать. Матери с раннего детства внушали это своим ребятам шлепками и угрозами. Это было основное правило охотничьей мудрости.
Впрочем, если вовремя спохватиться, дело еще можно поправить. И Фао сейчас же постарался это сделать. Он наклонился и что-то шепнул Уа на ухо. Уа кивнул головой.
— Это не Уа тебя звал, — сказал он, обернувшись лицом к лесу. — Звал тебя мальчик из племени Окуней.
— Вот, — сказал Фао. — Пускай себе пойдет к Окуням. Пускай поищет!
Все засмеялись. Через минуту охотники уже вылезли из оврага и вступили в поселок. Здесь было шумно и весело. Женщины с радостью встречали своих защитников. Дети прыгали и суетились. Девушки визжали. Канда то кружилась, то бегала вокруг землянки и на бегу всплескивала смуглыми руками.
Жители поселка веселились. Никто не мог устоять на месте. Ноги приплясывали сами собой. Руки тянулись к рукам, и вот без уговору составился огромный хоровод, и людской круг завертелся на лужайке.
Крики и хохот перешли в веселую песню про глупого вурра.
В хоровод втолкнули Волчью Ноздрю. На него со смехом накинули медвежью шкуру. Теперь он должен был изображать самого «страшного эаха». Ноздря сейчас же вошел в свою звериную роль. «Медведь» с ревом бросался на девушек и женщин, а те с визгом разбегались во все стороны, прятались за кусты и за летние шалаши. Актер вскоре перестал быть актером. Он в самом деле чувствовал себя медведем. Да и все окружающие признали это.
Дети плакали от страха и прятались в землянки. Молодые матери прижимали к себе малышей и боязливо
В это время, подпрыгивая на одной ноге, приковылял к хороводу Тупу-Тупу. Он махал выхваченным из огня можжевельником. Волосы на его голове были связаны таким же пучком, как у охотника Ао.
Тупу-Тупу зашел со стороны ветра, чтобы искры и пахучий дым летели на «зверя». Оглушительный хохот раздался на поляне, когда Волчья Ноздря стал на четвереньки и уморительно побежал от него по-медвежьи к опушке леса.
Так начался день весенних игр. Сначала играли в медведя, в охоту на разных зверей и птиц. Потом два охотника — Суому и Хоху — с деревянными рогами на голове плясали буйную пляску дерущихся зубров. Они бодались, толкались и ревели друг на друга, подражая реву диких быков.
Под конец стали играть в ловлю оленей. Мужчины были охотниками, женщины — дичью. Игра состояла в том, чтобы от лесной опушки загнать «оленей» в «загон», то есть в промежуток между двумя землянками. «Олени» старались убежать как можно дальше в лес; «охотники» бегали вслед за ними и гнали их к условленному месту.
В лесу уже темнело, когда отряд молодежи, в котором находились Ао и Улла, выследил между кустами кучку спрятавшихся девушек и женщин. Охотники стали заходить с тыла, чтобы отрезать свою «дичь» от леса. Женщины заметили их и с визгом бросились в разные стороны. Ао больше других увлекался игрою. Он быстро обогнул поляну, чтобы забраться поглубже в чащу леса и перехватить путь убегающим «оленям». Он знал, что сюда побежала Канда.
Вдруг он заметил темную фигуру коренастого охотника, который прятался за кустом и, пригнувшись, следил за тем, что делается на луговине.
В это время две девушки, держась за руки, выбежали на середину поляны и, перешептываясь между собою, со смехом подбежали к кусту. В ту же минуту из-за него выскочил коренастый охотник и, прежде чем они успели повернуться, схватил одну из девушек и вскинул ее себе на плечо. Девушка громко завизжала и стала вырываться из его цепких рук.
— Уамма! Уамма! — кричала она, и неподдельный ужас слышался в ее крике. — Люди, спасите! Тут чужие! Спасите Канду! Уамма! Уамма!
Охотник повернулся и быстро побежал со своей ношей, но не к поселку, а в глубину леса.
Ао понял, что это не игра, а настоящее похищение.
Кровь бросилась ему в голову. В бешенстве ринулся он наперерез похитителю, и, прежде чем тот успел сообразить, Ао сунул ему под ноги свое копье. Толстяк споткнулся и тяжело рухнул на землю.
Освобожденная Канда вихрем помчалась к поселку, а ее похититель со звериным ревом вскочил на ноги и бросился бежать.
Ао настиг его и ударил копьем в правое плечо. Толстяк завыл раненым волком.
— О-о! Ой! — вопил он. — Куолу убивают! Куолу!