Жертвы пороков

Арефьев Дмитрий

– Ты смотри там за ним, – наказывала она мужу. – Глаз не своди с Максимки.

– Обещаю, мы не вернёмся с пустыми руками.

И вот, Максимка уже визжит от счастья, наблюдая, как блестит чешуей его первый улов. Карась бился на берегу, а отец с гордостью наблюдал за происходящим.

– Молодец, сын! Умница! – он радостно похлопал его по плечу. – Поздравляю, это твоя первая пойманная рыба! Смотри, какая большая!

Максим отчётливо видел образ любимого отца, его похвалу за добытый улов. Воспоминания проносились перед глазами, как кадры диафильма. То утро так и осталось в голове

цветной картинкой, а испытанные эмоции мальчик переживал снова и снова, вспоминая, как ярко блестел карась в лучах восходящего солнца. Отец что-то говорил, жестикулировал, радовался за сына, но Максимка его не слышал. Как дым картинка стала растворяться, отпуская из памяти ушедшие дни. Что же случилось с отцом? Что с ним произошло? Был ли этот один и тот же человек на берегу с сыном и перед дверью в квартире с чемоданом?

– Папа! – закричал маленький Максим. – Папа, зачем ты это делаешь?

Отец сделал вопросительное лицо, не понимая, что сынишка хочет ему сказать.

Мальчик стоял на берегу озера, рядом лежала пойманная рыба.

– Зачем ты это делаешь? – закричал он. – Зачем, папа!?

Отец в непонимании попятился назад, а мальчик продолжал кричать.

Молодой парень, стоя в прихожей, пытался сделать то же самое. Душевная боль была очень сильной, но её никто не слышал.

– Зачем ты это делаешь, папа!? – кричало сердце, в то время, как губы не шевелились.

Человек с чемоданом молча опустил голову.

Нужно было что-то сделать. Взять отца за грудки и взглянуть в глаза. В те глаза, которые радостно смотрели на него в детском саду, встречали из школы и провожали в университет. Крик души стал нестерпим. Хотелось провалиться сквозь землю, вернуться на годы назад и сделать всё по-другому: найти то время, когда прозвенел первый звоночек в отношениях родителей, вернуться на тот берег и вновь испытать сокровенные чувства наедине с отцом, который остался в сердце, как настоящий и любящий, не имеющий ничего общего с человеком у двери.

– Я буду тебя ждать.

Знакомый голос матери прозвучал так безнадежно, как будто она произнесла эти слова сама себе. Старый чемодан предательски ждал у выхода.

Прожитые годы кадр за кадром сменяли друг друга, пока не превратились в сплошную цветную ленту, состоящую из обрывков воспоминаний и эмоций. Сердце стало биться быстрее, сильнее, тяжелее. Дыхание перехватило, словно кто-то пытался задушить, убить, перекрыв кислород. Воздуха не хватало и, когда стало совсем плохо, Максим вдруг проснулся.

Он лежал на своей кровати. Жена спала рядом. Остатки сна стали медленно растворяться в привычных стенах спальной. Круглый будильник тикал на подоконнике. Его звонок давно не работал, но он был единственным предметом, что забрал Максим из родного дома.

Наступало утро понедельника. Циферблат показывал шесть двадцать, а это значило, что пора подниматься и чесать на работу, где ждал незаконченный проект. Срок сдачи истекал через неделю. В противном случае, Семёныч мог три шкуры содрать за неплодотворную работу. Было довольно прохладно, так что из-под одеяла вылезать не хотелось. Оля тоже не горела подобным желанием. Она слегка посапывала, уткнувшись в подушку.

– Эй, просыпайся,

соня, – он ткнул жену в бок. – Сейчас Мишка прибежит. Снова на кровати прыгать будет.

На неё это подействовало. Она нехотя спустила ноги вниз.

– Ой, какой пол холодный, – подметила супруга. – Нужно прибавить отопление. Займись-ка этим, дорогой.

Макс сдёрнул с себя одеяло и выпрыгнул из кровати. На окнах морозный узор раскидался по всей поверхности стекла.

– Ничего себе! Оль, смотри, похоже, зима всё-таки пришла. А я и колеса не успел поменять. Нужно вечером заняться, заодно и с соседом починим его «запор».

– Ты лучше, чем в окно глазеть, разбудил бы детей. Кате скоро в школу собираться, – осадила его жена.

– Иду-иду, – покорился Макс и сначала направился в комнату дочери. – Подъём, соня-засоня. Пора подниматься!

Её плакаты, пестрившие глянцем со стен, которые беспокоили Макса, как отца, удивили тогда ещё больше. Вернее сказать, не сами плакаты, а полное их отсутствие. Пустые обои, на полу нет привычного паласа, где любил точить когти Васька. Самое страшное, что кровать дочери была заправлена, и, похоже, ещё с вечера Секунда -другая потребовалась Максиму, чтобы понять увиденное.

– Так, ну и кто со мной играет в прятки? – шутливо и в то же время неуверенно проговорил он. – Я знаю, где вы!

Дверь в комнату Миши тут же отворилась.

Ни пластмассового ящика с игрушками, ни детских фотографий, ни настенного светильника, ничего. На кровати заправленное покрывало.

– Оля, это что за шутки такие? – закричал Макс.

– А что случилось? – донеслось из ванной. – Буди детей, Мишке пора в садик, а Катя пусть соберёт до конца портфель в школу. И установи, пожалуйста, температуру на котле. В ванной, к твоему сведению, также холодно.

– Где они!? – во весь голос заорал Максим, и только тогда Оля поняла, что случилось что-что страшное.

Каково родителям не обнаружить утром своих детей даже предположить трудно. Что чувствует отец, в панике метающийся по дому с криками и мольбами? Что переживает мать, в одном лишь халате выбегая на улицу при минусовой температуре в поисках дочери и сына? Страх, панику, безысходность, растерянность, или все вместе? Наверное, каждый родитель прокручивал в голове подобную ситуацию. Если представить себе самую большую свою фобию, самый сокровенный страх и окружить себя им со всех сторон, увеличив при этом в десятки тысяч раз, то таким образом можно было бы приблизиться на малую долю к состоянию Оли и Максима.

Одолеваемое чувство беспомощности усиливало реалистичность самого страшного прогноза. Что это? Похищение? Розыгрыш? Паника – самый страшный враг в шоковой ситуации. Она полностью отключает логическое мышление, заставляя мозг работать в особом режиме. Первая мысль – полное отрицание наиболее вероятного варианта случившегося: «Нет, они не могли выйти из дома. Наверное, они внутри. Спрятались где-то. Это просто неудачная шутка».

Дальше начинается убеждение самого себя в нереальности происходящего. Плохую новость принять как есть сложнее всего: «Это сон, просто плохой сон».