Жертвы
Шрифт:
Миллер ответил едва заметным кивком.
— Включай печь и сам увидишь, что произойдет, — буркнул он, снова отпивая из своей фляжки.
Миллер отступил за камеру, объектив которой был нацелен на микроволновую печь и ее обитателя, как огромный телескопический прицел.
— Ну, пошел, — махнул Дикинсон оператору. — Начали!
— Снимаю! — отозвался оператор.
Дикинсон протянул руку к регулятору температуры микроволновой печи, оставшемуся за кадром, и повернул его.
Кожа ребенка в стальном гробу, казалось, начала розоветь.
Режиссер
200 ватт.
Теперь жар от печи ощутили уже все, кто стоял вокруг нее.
300 ватт.
Миллер сделал еще глоток виски и увидел, что кожа ребенка приобрела темно-бурый оттенок. Это, понял он, означало, что тело зажаривается изнутри.
400 ватт.
Два ассистента, один из которых — женщина, замерли в оцепенении, глядя на то, как безжизненная фигурка ребенка вдруг скорчилась, как будто в ней еще сохранились какие-то остатки жизни.
500 ватт.
Кожа ребенка постепенно сморщивалась, и, приглядевшись, Миллер заметил, что тело едва заметно колеблется, как будто внутренние органы, расплавившись под воздействием высокой температуры в печи, стали закипать. Ребенок словно содрогался.
600 ватт.
Миллер ждал.
Тельце в печи вытянулось.
Один глаз расплавился в глазнице, когда температура стала неимоверно высокой.
700 ватт.
Миллер прикинул, сколько времени это еще займет.
Десять секунд. Двадцать.
Тельце ребенка забилось сильнее, кожа приобрела ярко-красную окраску. Рот открылся, как будто ребенок звал на помощь, и из всех отверстий хлынул пенящийся поток темно-коричневой жижи, словно чьи-то невидимые пальцы сдавили гигантский фурункул, из которого потек пузырящийся гной.
Послышался громкий омерзительный хлопок, тельце лопнуло, как плотный пузырь; куски мяса стали распадаться на глазах. Дымящееся месиво забрызгало внутри всю печь, кто-то из наблюдавших, зажав рот рукой, стремглав выбежал вон. Миллер как завороженный следил за тем, что делалось в печи. Теперь куски мяса быстро зажаривались при температуре, достигшей своего предела, растекшаяся жидкость испарялась.
Ответственный за спецэффекты, Миллер продолжал бесстрастно смотреть, даже не замечая, что вся съемочная группа уставилась на него.
Одни с изумлением.
Другие с отвращением.
Кинооператор не стал дожидаться сигнала Дикинсона. Он самовольно прекратил съемку, когда у него сильно свело в животе.
— Как это вам удается делать так чертовски правдоподобно? — спросил кто-то из ассистентов с побледневшим лицом.
— Профессиональная тайна, — ответил Миллер.
Он сделал большой глоток из фляжки и стал смотреть, как из-за дверцы печи вырываются клубы пара.
Запах шел отвратительнейший.
— Профессиональная тайна, — тихо прошептал специалист по киноэффектам.
Глава 22
Сидя в своей «гранаде», Миллер опустил оба солнцезащитных козырька, но мощный поток солнечных лучей каким-то образом все равно достигал его глаз. Он сильно моргал, щурился под темными стеклами
Управляя машиной, он большим и указательным пальцами не переставал потирать переносицу, чтобы унять боль, раскаленным гвоздем впившуюся в середину лба. Часы на приборном щитке показывали половину третьего. Через пятнадцать минут его ждали в больнице, куда он ехал на контрольное обследование. Миллер сильнее нажал на педаль акселератора, до предела разгоняя автомобиль по почти пустынной дороге.
Он решил, что не вернется на работу после обеда. Дикинсон говорил, что будет снимать интерьер и обсуждать с ведущими актерами завтрашний съемочный день, так что Миллеру все равно делать там было нечего. После больницы он поедет домой. Перед тем как уехать со студии, он вымыл микроволновую печь, отскоблил прилипшие к стенкам этого металлического гробика куски запекавшегося в нем ребенка и собрал их в черный пакет для мусора, который он потом выбросил. Миллер отказался от всех предложений помочь ему, предпочитая заниматься этим в одиночку. Дикинсон сказал, что, по его мнению, подобная натуралистичность была достигнута благодаря какому-то жарочувствительному заряду, вмонтированному в макет ребенка, который сработал при достижении определенной температуры.
Миллер лишь усмехнулся про себя и пожал плечами: пусть, мол, режиссер остается при своем мнении.
Миллер не горел желанием выкладывать ему всю правду.
Он слегка притормозил, подъезжая к изгибу дороги, и чертыхнулся про себя: перед глазами поплыл туман. Не останавливая машину, Миллер на мгновение с силой сжал веки, надеясь, что пелена рассеется. Но дорога впереди по-прежнему оставалась в дымке.
Он выругался про себя и стал меньше давить на правую педаль.
— Ну же, проясняйся, — пробормотал он, снова сильно моргнув.
Зрение вернулось к нему быстро и с удивительной отчетливостью. Миллер улыбнулся и продолжал езду, заметив, что навстречу ему движется большой контейнеровоз. Уже за сотню метров слышался рев двигателя этого восемнадцатиколесного чудовища.
И вдруг — темнота.
— О черт! — воскликнул он, чуть не задохнувшись.
Внезапно беспросветная мгла окутала его. Он ослеп.
Не видел даже руки перед собой.
Машину стало кидать из стороны в сторону. Миллер, вцепившись в руль, пытался удержать ее, понимая, что чертов контейнеровоз раздавит его в лепешку.
Водитель грузовика лихорадочно сигналил, но Миллер едва справлялся с машиной, прижимая ее как можно ближе к краю дороги и опасаясь вообще потерять управление.
Может, резко тормознуть?
Сделай он это, машину закрутит волчком. Лучше съехать на обочину, возможно, заросли бирючины смягчат удар.
Если, конечно, грузовик не сомнет его раньше.
За его невидящими глазами мысли проносились с быстротой молнии. Помертвевший от ужаса, он до боли в руках сжал руль. И так же внезапно, как и пропало, зрение вернулось к нему.