Жестокая болезнь
Шрифт:
— Туда, — я поднимаюсь по ущелью, мыслями возвращаясь к своему заданию.
Этот момент жизненно важен для нее и эксперимента. Она должна научиться доверять мне, и да, я знаю, что этого может никогда не случиться. Я пошел на огромный риск, выбирая ее, так что это просто должно сработать. С ней нельзя потерпеть неудачу.
Но, на всякий случай, я ношу шприц в ботинке. У Блейкли нет травмы насилия, но ее психопатия позволит ей убивать без угрызений совести, особенно если она почувствует угрозу. Не следует это забывать,
Ночной лес скрывает протоптанную, залитую лунным светом тропинку, но я запомнил дорогу, и вскоре вокруг нас открывается мерцающий вид на узкую реку. Расположенный между деревьями и пологими скалистыми утесами, небольшой водоем с тонким каменистым пляжем выступает перед нами.
Блейкли любуется этим зрелищем, скрестив руки на груди, чтобы согреться.
— Как давно ты в последний раз была за пределами города? — спрашиваю я ее.
Ее плечи напрягаются, я прерывал ее мысли.
— Помолчи, — говорит она монотонным голосом. Между нами на долгое мгновение воцаряется тишина. Затем: — Давно. Не помню.
Я так и предполагал. Ее преданность работе и потребность в рутине не позволяют исследовать мир. Хотя возможно, если она почувствует необходимость перемен, она просто сменит профессию или любовника или переедет в новое место, возобновляя те же самые безопасные привычки.
Вот почему психопаты становятся исключительным серийными убийцами. Дело не только в отсутствии эмпатии или потребности в адреналине для имитации всплеска чувств; дело в легкости, с которой они приспосабливаются и повторяют рутину.
Им это нужно, чтобы выжить.
Блейкли выходит на серый пляж, ее ноги в ботинках ловко скользят по камням, когда она приближается к спокойной воде. Долгое время она молчит, и я просто наблюдаю за ней.
Легкий ветерок гуляет по ущелью и касается ее волос, рассыпая светлые пряди по одному плечу. Я вспоминаю, как впервые увидел ее в баре, у меня перехватило дыхание, грудь сдавило и отчаянно не хватало кислорода, она украла всю жизненную силу из помещения. Тогда она была неземным созданием, а сейчас она неземная богиня. Залитая лунным светом, она так мучительно прекрасна, что у меня ноют кости.
— Ты ведь не в отпуске, да? — внезапно спрашивает она.
Очнувшись от своего транса, я прочищаю горло.
— Это важно? — спрашиваю я.
— Я бы хотела знать правду. Так что, да.
— Нет, — откровенно признаюсь я. — Я не в отпуске. Выходных тоже не было. Год назад меня уволили с работы в лаборатории.
Блейкли глубокомысленно кивает, как будто устанавливая какую-то связь.
— Сколько раз ты проделывал свою процедуру? — спрашивает она. — На скольких людях?
Священный момент прерван, я снимаю очки и протираю линзы кофтой.
— До тебя было пять объектов, — я решаю, что честность — лучший способ начать устанавливать доверие.
Крепче прижимая руки к груди,
— Сколько раз ты терпел неудачу, Алекс?
— Каждый эксперимент до тебя заканчивался неудачно.
Она поворачивается ко мне лицом.
— Неудачно, — повторяет она. — Где они? Где эти неудачные эксперименты… подопытные?
Я выпускаю из легких тяжелый воздух, затем делаю шаг ближе к ней.
— Они утилизированы.
Смысл моих слов ясен, и все же она не реагирует. Блейкли выдерживает мой взгляд с суровостью, которая заставила бы съежиться более слабого человека.
Наконец, она говорит:
— А если ничего не получится со мной?..
— Я не буду, — говорю я, останавливая ее.
Она поворачивается ко мне спиной и смотрит на черную воду.
— Я не боюсь смерти. Есть вещи похуже. Я боюсь, что ты хуже, Алекс.
Ее слова пронзают меня, и я снова испытываю отвращение к тому, что она с легкостью причиняет мне боль, а сама ничего не чувствует.
— Я потерпел неудачу, признаю это, — я боком подхожу к ней, становясь так близко, как только могу, не касаясь. — Но с тобой этого не произойдет.
— Ты бредишь, — она расцепляет руки и поворачивается в мою сторону. — Что будет, если ты меня вылечишь? Просто отпустишь меня? Дашь пластырь и леденец на палочке и отправишь восвояси?
Мой рот приоткрывается, но я удерживаюсь от банального ответа. Правда в том, что я знаю, чего хочу. Я одержимо думал об этом с тех пор, как впервые увидел ее многообещающие данные. И все же знаю, что эта безразличная девушка, стоящая передо мной, не готова услышать мои снисходительные и, по общему признанию, эгоистичные доводы.
Она качает головой.
— Точно. Ты не думал так далеко вперед. Ты так зациклился на решении, что последующее, никогда не приходило в твое ученый мозг. Что ж, я скажу, что произойдет, доктор Чемберс, — она придвигается ближе, — я буду презирать тебя. Если я и проявлю хоть каплю сострадания, то не к тебе. Я буду ненавидеть тебя каждой клеточкой своего тела.
Я решительно вздергиваю подбородок.
— Ненависть — самая сильная эмоция. Если мне удастся вернуть тебя к жизни, твоя ненависть — это риск, на который я готов пойти. Испытывать твою ненависть желаннее, чем вообще ничего.
Выражение ее лица меняется со вспышкой замешательства, прежде чем она отодвигается.
— Не важно. Ничего не важно. Ты облажаешься.
Я поднимаю бровь. Немного обидно, что она не верит в меня.
— Когда-то у меня был коллега, — говорю я усталым голосом. — Он перестраховался. Заслужил похвалу начальства, произвел впечатление на инвесторов. Раньше я ему завидовал. Он всегда добивался успеха, никогда не терпел неудачу. По крайней мере, так казалось сначала. Правда была в том, что он никогда не терпел неудач, потому что ничем не рисковал.