Жестокие истины (Часть 1)
Шрифт:
– Она умерла, - буркнул он в тарелку.
– Бедненький, - вздохнула Орозия печально.
Но через секунду сочувствие с ее лица было изгнано жгучим любыпытством, какое может быть у одних лишь женщин:
– А что же с ней случилось?
– Она умерла от чумы.
– сказал Элиот просто, - Я тоже тогда едва не загнулся.
– Вам надо было уехать в горную страну Поарван, там воздух чище, чем в городе. Эпидемии, как известно, в горах не распространяются.
– важно изрекла Орозия, явно повторяя чьи-то слова.
Что такое эпидемия, Элиот не знал, а спросить он постеснялся. После этого разговор сломался. Женщина вдруг заторопилась по делам
Ему приснилась мама. Она стригла его, сидящего на деревянном табурете, и что-то быстро говорила. Элиот не видел ее лица, только грудной мелодичный голос ласкал его слух. И еще легкие, словно ветер, прикосновения маминых пальцев к шее и лбу... Он жмурился от удовольствия и капризно требовал дать ему ложку меда.
Солнечные лучи, пронизав разноцветье витража, складывались на противоположной стене в молящуюся Мерайну. В картине был запечатлен тот самый момент, когда в руки святой спускается голубь, несущий благую весть. Элиоту она казалась сладким сном, столь же невероятным, как и та постель, в которой он лежал. А вдруг, всё это сейчас исчезнет?
– подумал он со страхом. И снова вонь, крысы, жалкий костерок с оградкой из кирпичей... Он заворочался, и сел в постели, тараща глаза. Нет, это не было сном! Вот бардахский ковер с Йобом, вот сабли и гербовый щит. Нога его уткнулась во что-то мягкое, и он увидел стопку вещей, аккуратно сложенных рядом с матрацем. Тут были штаны из плотной хлопковой ткани, которую делали в заморских землях, красная рубаха и куртка-косоворотка. Вместо деревянных башмаков - собачьи сапоги на толстой набойной подошве с легкомысленной бахромой на голенищах. Никогда у Элиота не было ничего подобного! Он осторожно протянул руку и провел по мягкой коже указательным пальцем. Глаза его не обманули: обувь была самая настоящая!
Боковая дверь хлопнула, и в гостинной появилась полная женщина - Элиот с трудом вспомнил, что зовут ее Орозия.
– Одевайся!
– сказала она в своей обычной манере, нетерпимой к любым возражениям, и тут же скрылась на поварне.
Элиот одевался с величайшей осторожностью, словно одежда была сделана из хрусталя, и одно неловкое движение грозило превратить ее в груду осколков. Не одевался даже - облачался... Как всегда бывает в подобных случаях, некстати зачесалось в носу; он замер, борясь с желанием чихнуть - и тут же чихнул.
Его чих, вероятно, разбудил бога, обитавшего наверху, ибо оттуда немедленно послышалось:
– Любезная Орозия! Пригласи-ка этого юношу в мой кабинет; я хочу побеседовать с ним.
Орозия выглянула из поварни, как мышь из норы, и сделала страшное лицо:
– Ну, что стал, пенек с глазами! А ну, марш наверх! Дверь направо!
Элиот, робея, поднялся по лестнице и оказался в небольшой, почти пустой комнате с двумя одинаковыми дверьми. За правой дверью фальшиво насвистывали мастер Годар исполнял какую-то сельскую песенку. Элиот приободрился: стало быть, настроение у хозяина (в мыслях своих он уже называл мастера Годара хозяином) было хорошее. И, тем не менее, он поежился, чувствуя, как дверная ручка, к которой прикоснулась его рука, мгновенно становится мокрой от пота.
Кабинет мастера Годара превзошел
– Я вижу, ты уже точишь зубы на мою библиотеку!
– раздался сухой голос.
Всё-таки, это зрелище не для его глаз... Голос вывел Элиота из оцепенения, но после книг он не мог больше испытывать к нему то мистическое чувство, какое было прежде. Поначалу он, ослепнув от кабинетного великолепия, даже не заметил его хозяина. Мастер Годар восседал у окна за огромным дубовым столом, заваленным грудой бумаг и книг. И это тоже было необычно. Те скрибы, которых довелось встретить Элиоту на его жизненном пути, работали, держа бумагу на коленях, или пользуясь пюпитром. Мастер Годар всему этому предпочитал стол. Почти кощунство - если держаться старинных обычаев. В порядочных семьях стол называли "дланью божией", которая подавала людям еду их, и делать что-либо другое за столом означало покушаться и на бога, и на Николуса со всеми святыми. Элиот едва не плюнул через левое плечо, но глаза хозяина сверлили его, как два маленьких буравчика, и он с трудом удержался от своего желания.
Поскольку Элиот молчал, как рыба, мастер Годар раздраженно сказал:
– Долго мне еще смотреть в твой разинутый рот? Вот стул. Садись.
Элиот сел и замер, превратясь в изваяние. Теперь он ел хозяина глазами, и ждал, что же будет дальше.
– Итак, вчера ты хотел меня ограбить, - язвительно поизнес мастер Годар, - А то и убить, а? Могу я знать, почему?
– Я не... не думал убивать вас, ваша милость!
– возразил Элиот.
– Допустим. Ну а что ты скажешь о ноже?
– О каком ноже?
– Неужели он мне только привиделся?
– Я хотел всего лишь забрать у вас мошну и отпустить вашу милость.
– О, мой бог, какая святая наивность!
– пробормотал мастер Годар.
Наступило молчание. Элиот затосковал, видя уже, как его волокут спиной вперед жандармы в кожаных панцирях.
– Ты же никогда раньше этим не занмался, юноша!
– Да, ваша милость.
– Отчего же решился на разбой? Ну, говори!
Разве мыслимо такое объяснить? Медведю мыши не понять...
– Мне нужно есть, - ответил парень тусклым голосом.
– Никогда никого не грабь, это у тебя плохо получается. Даже если ты сбежал с каторги!
Элиот вздрогнул, как будто его ожгли плетью. Он робко взглянул на хозяина, и сразу отвел глаза.
– Вы знаете, кто я. И знаете, что я убил охранника.
Мастер Годар коротко кивнул:
– Кстати, зачем тебе понадобилось убивать этого человека?
У Элиота мелко задрожал подбородок; лицо покрылось красными пятнами. Че-ло-ве-ка?.. Не человека - мразь, гниль, дрянь! Он пригнул голову и крепко сжал челюсти: лишь бы не сорваться со злости! И всё же, не выдержал.