Жестокие принципы

Аркади Алина

– Какая ты красивая! – Тася с открытым ртом осматривает меня снизу вверх. – Мамочка, ты принцесса!

– Чуть-чуть, – улыбаюсь.

– А принцессе нужен принц!

– У меня был принц – папа. А теперь его нет.

– Значит, нам нужен новый принц! – взвизгивает и кружится по комнате. – А пусть твоим принцем будет Костя!

Ну да, Островский скорее злая мачеха, которая не моргнув подсунет отравленное яблоко, а затем с удовольствием будет упиваться моими предсмертными хрипами.

– Я спрошу у него, – соскакиваю с темы, которая мне не нравится

даже в варианте дочери. – Веди себя хорошо, ладно? Лариса Петровна позже придёт и почитает тебе сказку.

– Пока, мам. – Тася машет ручкой и вновь концентрирует внимание на новых игрушках.

Иду обратно, и, чем ближе дом, тем сильнее тело потряхивает, а ладони холодеют. Прошу Петровну через час проверить Тасю, надеясь, что максимум через полтора смогу тихо улизнуть с банкета, на котором мне не место. Несколько раз мою руки на кухне и вытираю полотенцем, тут же забывая, вымыла ли я их, и повторяю действие.

– Лен, ты кого-то оперировать собралась? Пятый раз моешь руки.

– А? Да… – растерянно застываю посреди помещения, не решаясь пойти в холл.

Есть ли надежда, что Парето забыл обо мне и вовсю занят гостями и обеспечением безопасности Аронова?

– Я сказал тридцать минут. Прошло сорок пять.

Не забыл. И об этом мне сейчас сигнализируют яростный потемневший взгляд и перекошенное лицо Островского. Когда он взбешён, шрам, пересекающий правую щёку, становится темнее, заметно выделяясь.

Молча прохожу мимо него и направляюсь к двери, замирая перед ней и не решаясь открыть. Может, это всего лишь очередная насмешка Парето, желающего унизить меня более низким положением, и прямо сейчас он рассмеётся мне в лицо, упиваясь моей растерянностью и обидой. Но нет, Островский отворяет передо мной дверь и подталкивает в холл, где много света, приятно пахнет и ненавязчивая инструментальная музыка разливается среди неспешно прохаживающихся состоятельных людей.

Константин Сергеевич успевает схватить бокал с шампанским у проходящего рядом с нами официанта и вручает мне.

– Я не пью.

– Пить не обязательно, Лена. Просто держи в руках, неторопливо прохаживайся и делай вид, что тебе интересно. Можешь улыбнуться?

Натягиваю дежурную улыбку, со стороны себя не вижу, но по реакции Островского понимаю, что выглядит неправдоподобно и наигранно.

– И так сойдёт. Для убедительности пообщайся с кем-то из гостей, расспроси, чем занимаются, и смотри по сторонам, вдруг увидишь кого-то знакомого.

Очередная колкость слетает с губ Островского. Кого я могу здесь знать?

– Не умею общаться с такими людьми. И что говорить, если они начнут интересоваться, кто я такая?

– Просто отвечай, что ты со мной, и вопросы отпадут сами собой.

– Константин Сергеевич, так зачем я здесь? – Парето делает шаг в сторону, но успеваю схватить его под локоть, останавливая и обращая на себя внимание. – Если вам было необходимо женское сопровождение, вы с лёгкостью могли найти кого-то более подходящего из вашего круга. На роль прекрасного дополнения я не гожусь.

– Знаешь, Лена, –

наклоняется к моему уху, – мы так привыкаем к своему отражению в зеркале, что даже не представляем, насколько прекрасны в глазах других людей. Как ты понимаешь, я не о себе. Уродство и я неразрывны. – Улыбка с болью во взгляде и желанием опровержения его слов настолько явная, что я почти готова шептать слова утешения.

Он смирился со своим отражением в зеркале, не испытывая иллюзий и не ожидая понимания.

– Мы так привыкаем к своему отражению в зеркале, что даже не представляем, насколько прекрасны в глазах других людей, – возвращаю его же слова, сказанные минутой назад, и вижу растерянность, которая сменяется язвительной улыбкой.

– Хорошая попытка, Лена, я бы даже сказал успешная, если бы не одно но: каждый, на кого я смотрю в этом зале, опускает глаза, чтобы не лицезреть мою «прекрасную» физиономию или же чтобы не показывать явного отвращения. Так что заканчивай с комплиментами и развлекайся. Вперёд.

Подталкивает меня в спину, направляя в другой конец зала, где я замечаю выход в соседнее помещение, и смешивается с толпой, пропадая из вида.

Глава 10

За всё то время, что я работаю в этом доме, холл – единственное, что мне было позволено рассмотреть. Практически каждый вечер я готовлю кофе, выставляю на небольшой круглый поднос и иду в кабинет Аронова, где всегда компанию ему составляет Островский. И так как не только по внешнему периметру, но и внутри дома висят камеры, не позволяю себе задерживаться на хозяйской территории, быстро пересекая холл и возвращаясь на кухню.

Но сейчас тот самый момент, когда я на законных основаниях могу с открытым ртом прохаживаться по комнатам и не стесняясь осматривать каждый уголок. Соседний зал оказывается огромной гостиной с мягкими диванчиками на двоих, обитыми шёлком, на которых устроились преимущественно парочки; столиками с напитками и закусками, приготовленными мной и Петровной; резным камином, рядом с которым стоит Альберт Витальевич, разговаривая с Викторией. Она цепляет меня взглядом – мельком и продолжает беседу с Ароновым, но затем возвращается ко мне, распахивая глаза от удивления. Мне понятны её эмоции, и я лишь пожимаю плечами, что даёт понять – я здесь не по собственной воле. Она что-то шепчет хозяину, и он, повернувшись, пробегает по мне глазами, кажется не удивившись. Он в курсе, и моё присутствие здесь согласовано с ним.

Двигаюсь дальше, протискиваясь между людьми, и попадаю в комнату, которая погружена в полумрак, и лишь конусные лампы над бильярдными столами освещают присутствующих здесь мужчин. Алкоголь и смех, разговоры о делах и финансах для меня пустой звук. Задерживаюсь ненадолго, наблюдая за игрой. Лишь однажды Рома брал меня с собой в бильярдный клуб, где мы в компании друзей отмечали день рождения его коллеги. Муж даже пытался научить меня держать правильно кий и попадать по треугольнику из разноцветных шаров, но увы – это не моя игра.