Жестокие слова
Шрифт:
Он толкнул Оливье:
— Просыпайся.
В ответ — только храп.
— Пожар!
По-прежнему никакой реакции.
— У нас Этель Мерман! [2]
Ничего. Господи боже, уж не умер ли он?
Габри наклонился над своим партнером, увидел чудесные редеющие волосы, разметавшиеся по подушке и по лицу. Спокойные глаза закрыты. Габри ощутил запах пота Оливье с мускусным привкусом. Скоро у них появится душ, и тогда они будут пахнуть мылом от «Проктер энд Гэмбл».
2
Мерман
Телефон зазвонил снова.
— Это твоя мать, — прошептал Габри в ухо Оливье.
— Что?
— Звонит твоя мать — ответь.
Оливье сел, с трудом открыл глаза — в них стоял туман, будто он только что вышел из длинного туннеля.
— Моя мать? Но она давным-давно умерла.
— Если кто и мог бы восстать из мертвых, чтобы тебя оттрахать, то лишь она одна.
— Пока меня трахаешь ты.
— По твоему желанию. Возьми трубку.
Оливье протянул руку через гору, которая была его партнером, и взял трубку.
— Oui, all^o? [3]
Габри снова зарылся в теплую кровать, скользнув взглядом по светящемуся циферблату часов: шесть сорок три. Воскресного утра. Длинного уик-энда Дня труда.
Кто, черт побери, может звонить в такой час?
Габри сел и посмотрел на лицо своего партнера, изучая его, как пассажир изучает лицо стюардессы при взлете. Не обеспокоено ли оно? Не испугано ли?
Он увидел, как меняется выражение лица Оливье: сначала немного озабоченное, потом недоуменное, а еще через мгновение светлые брови Оливье опустились, кровь отхлынула от его лица.
3
Да, алло? (фр.)
«Господи боже, — подумал Габри. — Мы пропали».
— Что там? — одними губами произнес он.
Оливье молча слушал. Но его красивое лицо красноречиво говорило за него. Произошло что-то ужасное.
— Что случилось? — прошипел Габри.
Они неслись по деревенскому лугу, даже не запахнув плащи. Мирна Ландерс, сражавшаяся со своим громадным зонтиком, шла к ним навстречу, и все вместе они поспешили в бистро. С наступлением рассвета стало ясно, что мир серый и промозглый. За те несколько шагов, что они сделали, торопясь в бистро, волосы прилипли к их головам, плащи промокли. Но на сей раз и Оливье, и Габри было все равно. Они резко остановились рядом с Мирной перед кирпичным зданием.
— Я позвонила в полицию. Они вот-вот должны быть здесь, — сказала Мирна.
— Ты уверена? — Оливье уставился на свою подружку и соседку.
Она была крупная и округлая, а теперь еще и промокшая, несмотря на красный зонт, зеленоватый плащ и резиновые сапоги. Вид у нее был как у взорвавшегося пляжного мяча. Но при этом она никогда не выглядела серьезнее. И конечно, была уверена.
— Я вошла внутрь
— О боже, — прошептал Габри. — Кто это?
— Не знаю.
— Как это не знаешь? — спросил Оливье.
Он прильнул к двустворчатому окну бистро, приставив тонкую руку козырьком ко лбу, чтобы загородиться от слабого утреннего света. Мирна держала над ним свой яркий красный зонт.
От дыхания Оливье стекло запотело, но прежде он увидел то, что видела Мирна. Внутри кто-то был. Лежал на старом сосновом полу. Лицом вверх.
— Что это? — спросил Габри, вытягивая шею, чтобы увидеть, что там, за его партнером.
Но лицо Оливье сказало ему все, что нужно было знать. Габри повернулся к крупной чернокожей женщине:
— Он мертв?
— Хуже.
«Что может быть хуже смерти?» — удивился он.
Настоящего доктора в деревне не было — только Мирна, которая прежде работала психотерапевтом в Монреале, пока множество печальных историй и избыток здравого смысла не заставили ее бросить это дело. Она затолкала вещи в машину, собираясь поездить месяц-другой, прежде чем осесть где-нибудь. Где угодно — лишь бы ей понравилось.
Она отъехала на час от Монреаля, остановилась в Трех Соснах, чтобы выпить кофе с молоком и съесть круассан в бистро, принадлежащем Оливье, да так и осталась тут навсегда. Она вытащила вещи из машины, арендовала соседнее помещение и квартиру над ним и открыла магазин старой книги.
Люди заходили к ней купить книгу и поболтать. Они приносили ей свои истории — кто в переплете, кто заученные наизусть. Некоторые из этих историй она принимала как настоящие, другие — как выдуманные. Но она чтила их все, хотя покупала далеко не каждую.
— Мы должны войти, — сказал Оливье. — Чтобы никто не мог тронуть тело. Ты готов?
Габри стоял с закрытыми глазами, но теперь он снова открыл их и собрался.
— Я готов. Просто меня ошарашило. Судя по всему, это кто-то чужой.
И Мирна увидела на его лице то же облегчение, какое испытала она, войдя внутрь в первый раз. Грустная реальность состояла в том, что мертвый чужак гораздо лучше мертвого друга.
Один за другим они вошли в бистро, держась друг возле друга, словно мертвец мог протянуть руку и схватить одного из них. Медленно приблизившись к трупу, они посмотрели вниз; вода капала с их голов и носов на его поношенные одежды, собиралась лужицами на дощатом полу. Потом Мирна осторожно отодвинула их от края.
Именно так — на краю — и чувствовали себя оба мужчины. Утром праздничного уик-энда они пробудились в своей удобной кровати, в своем удобном доме, в своей удобной жизни и неожиданно обнаружили, что стоят на краю пропасти.
Все трое отвернулись, потеряв дар речи. И уставились друг на друга широко раскрытыми глазами.
В бистро лежал мертвец.
И не просто мертвец — хуже.
В ожидании полиции Габри приготовил кофе, а Мирна сняла плащ и села у окна, за которым рождался пасмурный сентябрьский день. Оливье растопил два камина по концам освещенного зала. Он принялся энергично шуровать кочергой в одном из каминов и вскоре почувствовал тепло огня на своей влажной одежде. Он весь словно занемел. И не только от холода.