Жестокий эксперимент
Шрифт:
– Тонем, что ли? – спросила она. – Пей! – произнес он с многотерпением человека, ухаживающего за тяжелобольным, и прижал край чашки к ее губам.
Она отпила несколько глотков, сладко причмокнула.
– У меня было такое чувство, что мы тонем.
– А может, летим? – спросил он, ставя чашку рядом с термосом. Затем поднял с пола ее ночную сорочку и обернул вокруг ее шеи.
– Ты почему сбежал? Иди ко мне, – обратилась к нему она и, надев рубашку, вытянулась у самой стенки, чтобы освободить ему место. И едва он лег, впилась в него взглядом, спрашивая: – Ты ничего не чувствуешь?
– Чувствую. Тебя.
– Нет-нет, с нами что-то происходит! Я это
– Совсем медленно, по течению.
– Куда?
– Не знаю. Здесь полно всяких течений. Разве не все равно, куда?
– Тебе хорошо со мной? – спросила она так, словно его ответ должен был рассеять все ее тревоги.
И он не был неискрен, когда ответил: «Очень». Ладонь профессора скользнула по груди женщины и остановилась в низу живота, который был таким соблазнительным.
– А мне по-прежнему страшно, – предупредила его она. – Ты что, действительно ничего не чувствуешь?
Чтобы успокоить ее, он сделал вид, что прислушивается. В душную каюту не проникало даже дыхание моря, которое в этих широтах не имело обыкновения засыпать. У профессора вдруг похолодело под ложечкой, словно он несся в скоростном лифте.
– Послушай, ты со своими нервами и мертвого достанешь!
– Что-то происходит, да? – испуганно обрадовалась она неизвестно чему.
– Все нормально, милая! Давай поспим еще немножко.
– Я страшно чувствительная, просто настоящий медиум.
– Знаешь, что я делаю с такими медиумами? – не без определенной доли усилия над собой, в шутку пригрозил он, поскольку ему был чужд цинизм.
– Прошу тебя, пойди посмотри, что с яхтой!
Просьба женщины спасала его от необходимости насиловать себя ради любви, и он натянул брюки.
Его встретило очень необычное утро – без неба, без солнца, без моря. На удивление сухим был воздух, и почему-то совершенно не отсырела за ночь палуба, как это всегда бывает летом. Он возвратился в каюту за часами, оставив дверь открытой. Альфа тотчас же тревожно подалась ему навстречу, спросила:
– Что происходит?
– Ничего. Легкий туманчик. Полнейшее безветрие.
Он взял со стола хронометр, надел массивный браслет на запястье и, застегивая его на ходу, снова направился к выходу.
– Сколько времени?
Он сделал вид, что только сейчас посмотрел на часы:
– Стоят. А я-то расхваливал их, все-таки навигационные.
Однако он умолчал о том, что и ее часики, лежавшие рядом с хронометром, показывали то же самое ночное время, что и его часы, и тоже шли. Так светло не могло быть ночью ни в коем случае. Он не ощутил ни запахов, ни влажности, а взгляд его не притягивало ничего, кроме этого странного света, который как бы сгущался уже в нескольких метрах от борта, становясь непроглядным. Красивые линии яхты, в которые он был влюблен, вырисовывались с графической четкостью, без каких-либо теней на палубе. Сигнальные фонари светились слабо, потому что было светло, рубиновый их пламень был совершенно незаметен.
С подобным явлением ему не приходилось сталкиваться в своей жизни ни на суше, ни в море, и он уставился недоуменно в навигационный хронометр. Таким плотным, равномерным по своей интенсивности желто-оранжевым светом отличаются порой дни ранней осени. Но тот свет имел источник, у этого же его не существовало. Там, где должно было быть солнце, не проглядывало никакого светового пятнышка.
Он возвратился в каюту намеренно быстрым шагом и, опережая возможные вопросы своей гостьи, бросил с наигранной веселостью:
– Если тебе не спится, вставай! А я позанимаюсь немного навигацией.
И
Она села рядом на второе сиденье и уставилась в ветровое стекло. На ней были плотные брюки и свитер, который он купил ей на пристани. Капельки пота сверкали, позолоченные, на верхней губе. Женщина не вынесла долгого молчания и, словно желая расшевелить эту странную мертвенную тишину, прошептала:
– Ничего ни видно. Где мы?
– Не знаю и знать не желаю… – пропел он, пародируя оперную арию.
– Ну а вообще-то плывем, или как?
– Ты, наверное, права, – уставился он в обезумевший гироскоп. – Плывем, но вниз. Или же наверх.
– Капитан, ты что-то не слишком весел, – с трудом разлепляя пересохшие губы, произнесла Альфа. – Что же все-таки происходит?
– Вот сейчас и разберемся! – воскликнул он, включая мотор.
Зажигание функционировало безупречно, и секунду спустя мотор заработал, однако ни один из приборов не показал этого. Только гироскоп завращался бешено, точно так же, как когда Альфа села рядом в кресло.
– Сходи-ка на корму. Посмотри, вращается ли гребной винт. Только гляди не упади.
Ни он не назвал ее «юнга Альфа», ни она не ответила «есть капитан». Женщина вышла пригнувшись, боясь удариться головой о притолоку, в то время как он напряженно следил за тем, как будет реагировать гироскоп на ее отдаление. И что это он вдруг переключился на людей? И по каким таким причинам компас влюбился в столь неопределенное направление?
Уловив у себя за спиной шаги Альфы, профессор сразу же выключил мотор.
– Вращается! – сдерживая испуг, произнесла Альфа. – В воздухе.
– Глупости! – крикнул он, и таившийся до сей поры ужас и недоумение прорвались наружу. Профессор оттолкнул ее, потому что она не сообразила сразу же уступить ему дорогу и, не извиняясь, бросился на корму. Упал на живот и увидел транец [4] яхты. Винт вращался, и вращался действительно в воздухе. Воды под ним не было. Все вокруг окутал мутный желто-оранжевый свет.
4
Транец– внешняя часть яхты от кормы до ватерлинии.