Жестокий маскарад

Хилтон Марджери

— Для многих влюбленных это единственный способ общения, — печально заметила Вирджиния.

Анна вздохнула.

— Но не для меня. После отъезда за границу он только и пишет, что о своей работе в Таиланде, о коллегах — людях, с которыми я незнакома. А теперь он собирается остаться там еще на год, организовать клинику и лабораторию где-то в джунглях. Для него это, — ее губы раздраженно сжались, — на первом месте. Но это не мой мир.

Вирджиния опустилась на скамеечку у ног сестры, не и силах осознать всю серьезность ее слов. Затем постепенно испуг начал рассеиваться. Торопливые несвязные мысли появились

непонятно откуда, как снежинки, леденящие сердце. Никакой свадьбы, никакого путешествия. Как может Анна отвергать Брента, не испытывая ни малейшего сожаления? Как он воспримет ее отказ? Что скажет бабушка Энни? У них было столько планов, и все они зависели от замужества Анны. Принятое решение влияло на несколько судеб.

Вирджинией овладел панический страх. Теперь перемен в ее жизни не будет. Все радужные планы и надежды рухнули. Если только… Нет, об этом не стоит и вспоминать. Ей придется остаться в Англии вместе с Анной, которая, хотя и была на три года старше, зависела от нее во всем, что касалось домашней жизни. И если Анна не готова пожертвовать своим радостным мирком и людьми, населявшими его, ради Брента, то она тем более не станет ничем жертвовать, чтобы начать новую жизнь в Австралии с бабушкой Энни.

Тоскливая улыбка коснулась губ Вирджинии, когда она подумала о своей единственной оставшейся в живых родственнице. Милая бабушка Энни была самой моложавой, доброй и замечательной бабушкой, которая, в пятьдесят шесть лет, забыла о своем вдовстве и доме, чтобы беззаботно путешествовать по миру и стать невестой такого же молодого сердцем фермера-вдовца. Она сразу же захотела, чтобы обе девушки приехали к ним, а приписки ее мужа в письмах не оставляли сомнений в его доброжелательности к столь внезапно обретенным внучкам. Все это произошло два года назад, и Анна решительно отказалась покинуть Англию. Она не мыслила своей жизни вне Лондона и даже не могла подумать о переезде на ферму «куда-то на край света».

Услышав в ответ «ты вольна поступать, как знаешь, Джинни», шестнадцатилетняя Вирджиния без колебаний приняла решение и осталась с сестрой в небольшой квартирке, бывшей их домом с тех пор, как умерли родители. Соблазн уехать был велик, но она запретила себе даже думать об этом. Анна продолжала управлять магазином модной одежды, которым владела вместе с Нилом Мюрреем и его сестрой, а Вирджиния разбирала старые счета, сидя среди связок пыльных документов в скучной грязноватой конторе «Боуд, Боуд, Брайтмен и Боупенни», иногда прерывая работу, чтобы представить, какую замечательную карьеру сможет сделать, если перестанет мечтать о голубых небесах, бескрайних просторах и румяных, круглобоких яблоках…

Что-то блестящее попало в поле ее зрения, и она прищурилась. Анна смотрела на свою левую руку, на кольцо с изумрудом и алмазом, которое носила уже десять месяцев, не снимая. Камни сверкнули радужными искрами, когда она положила кольцо на кофейный столик, сказав:

— Мне лучше не носить его. Сегодня я напишу Бренту.

Она отошла к окну. Кольцо лежало на полированной поверхности, и этот маленький кружок казался Вирджинии символом пустоты.

С улицы донесся звук подъехавшего автомобиля.

— Это Нил Мюррей, да? — безразличным тоном спросила Вирджиния.

В ответ Анна прерывисто вздохнула.

— Мне он не нравится, —

продолжала Вирджиния, обращаясь будто к самой себе. — Он слишком гладкий, холеный и самоуверенный. Возможно, общаться с ним забавно, но связывать будущее счастье…

На лестнице послышались шаги. Анна вновь обрела спокойствие, бросила последний критический взгляд на свое отражение в зеркале, потом подошла к двери и холодно оглянулась на сестру.

— Думаю, об этом лучше судить мне, Джинни. Я не уверена, что хочу посвятить всю свою жизнь одному человеку, потому что за это надо платить свободой. Цена слишком высока, когда-нибудь ты сама это поймешь.

Заскрипела закрывающаяся дверь, по ее белой поверхности промелькнул теплый отблеск розового бархата, и на лестнице раздались постепенно удаляющиеся голоса и шаги.

Вирджиния сидела неподвижно, слушая стук закрывающихся дверец машины, шум двигателя, переходящий в яростный рев, эхом отдающийся на площади. Нил Мюррей был одинаково напорист как за рулем, так и в своем бизнесе. Неужели Анне был нужен именно такой мужчина? Как долго она будет с ним?

Вирджиния вздрогнула, пытаясь отогнать эту мысль; в конце концов, это жизнь Анны, но… Ее глаза затуманились, инстинктивно остановившись на кольце. Вирджиния взяла его и повертела в слегка дрожащих пальцах. Она чуть было не надела кольцо, но, когда кончик пальца коснулся тонкого платинового ободка, убрала этот ненужный более знак любви. Кольцо и все, связанное с ним, принадлежало Анне, и каким бы ужасным ни казалось ей решение сестры, не следовало позволять чувствам ослеплять себя. Анна вправе жить так, как ей хочется. Но Нил Мюррей…

Девушка положила кольцо в шкатулку с драгоценностями Анны и заставила себя приняться за уборку. Вскоре квартира засияла чистотой, а легкий запах лака смешался с домашними ароматами булочек с корицей и горячего шоколада. Она уселась у камина в халате, душевное смятение вновь охватило ее, и избавиться от него было невозможно. Она держала в руке горячую чашку и смотрела в кирпичный зев камина, обрамленный изразцами. Немедленно в памяти возникли ясные картины прошлого: ферма, луг, откуда была видна пронзительная голубизна Ла-Манша, красноватая свежевспаханная почва, длинное дупло в стволе дерева, пораженного молнией. Колли Ти колотящий пышным хвостом по бурым плиткам пола на кухне, старик Майк, ругающийся на своем выразительном девонширском наречии, когда молодой бычок удирал через пролом в изгороди… Бабушка Энни, напевающая отрывки из «Богемы», пока доит Конфетку и Масленку, и серьезно уверяющая, что музыка значительно ускоряет образование молока.

Вирджиния прикрыла глаза. Неужели прошло три года? Она еще чувствовала запахи нагретого солнцем пастбища, яблочного пирога и вкус корнуэльских пирожков, которые ее мать испекла в тот день, когда Анна впервые привела в дом Брента Хартлина. Казалось, это было только вчера — та осенняя пятница, когда завеса отодвинулась, позволив ей сделать свой первый шаг в чувствах, совсем не похожих на детские представления о любви. На смену удивлению пришел страх…

В ту последнюю неделю каникул Вирджиния часто плакала, помогая отцу чистить хлев. Она была вспыльчива, нерешительна и неопрятна; на коленке ветхих синих поплиновых брюк красовалась дыра, руки вечно покрывал слой грязи.