Жестокий век
Шрифт:
Из юрты выскочил молодой пастух, босой, в рваном распахнутом халате; узнав Хасара, пал ниц.
– Ты чей раб?
– Твоего дяди, великий нойон, Даритай-отчигина. Меня зовут Кишлик. – Он приподнял голову, по испуганному лицу катились капли пота.
– Встань, Кишлик. Ты чего так напугался? Мы не враги. Один живешь?
– С женой, великий нойон.
– А в той юрте кто живет?
– Тоже пастух стад твоего дяди. Бадай его имя, великий нойон.
– У тебя есть кумыс, Кишлик?
– Кумыса нет.
Сам побежал к роднику, раздвинул траву, выволок из воды бурдюк, притащил к юрте.
– Хороший дуг, великий нойон, холодный, зубы ломит. Бичикэ!
Жена Кишлика вышла из юрты с рогом в руке, наклонилась, нацедила напитка, подрагивающей рукой протянула Хасару. Дуг был и в самом деле холодный. Хасар пил с остановками, цокал языком. Нукеры жадно смотрели на него, облизывали пересохшие губы.
– Еще!
Бичикэ снова наполнила рог, подала. Широкий рукав халата скатился, обнажив не тронутую загаром руку с мягкой, шелковистой кожей. С руки Хасар перевел взгляд на лицо Бичикэ. Оно рдело от смущения, но в глазах была не робость – любопытство. И еще была в ее лице какая-то влекущая к себе свежесть. Хасар хмыкнул, запрокинул голову, широко разинул рот и, как в ведро, вылил дуг из рога. Бичикэ удивленно ахнула, засмеялась, но тут же зажала ладонью рот. Хасар улыбнулся, положил руку на ее плечо.
– Дай попить моим молодцам… И приготовь хороший ужин.
– У нас ничего нет, кроме твердого, как камень, хурута, – сказал Кишлик. – Из чего моя жена приготовит хороший ужин?
Муравьи ползали по его босым ногам. Кишлик одной ступней почесывал другую, встревоженно посматривал на Хасара.
– А тот, Бадай, кого пасет? – Хасар кивнул в сторону чернеющей вдали юрты.
– Овец.
– Вот и вези овцу. Да, считал ли кто-нибудь овец и этих кобылиц?
– Не знаю…
– Ну, поезжай…
Хасар зашел в юрту, снял тяжелый пояс с оружием, лег на постель из невыделанных шкур. Тут было немного прохладнее, чем под горячим солнцем.
Лениво потянулся, позвал:
– Бичикэ!
Она вошла в юрту. Хасар велел снять с его ног гутулы. Обхватив одной рукой носок, второй – запятник пропыленного гутула, она потянула на себя.
Гутул сидел туго. Босыми ногами Бичикэ твердо уперлась в землю, литые икры напряглись, влажные губы приоткрылись. Сильна, ловка, красива…
Стянув гутулы, она вытерла капельки пота с лица, подняла на него глаза, молча спрашивая позволения уйти.
– Подожди, Бичикэ… Теперь сними халат.
Она склонилась над ним, нерешительно взялась за полу. Хасар засмеялся.
– Не мой. Свой халат сними.
Цветком степного мака вспыхнули уши Бичикэ. Он схватил ее за руки, притянул к себе. Бичикэ упруго, как большая, сильная рыбина, рванулась и отлетела в
– Стой!
Бичикэ остановилась. Глаза ее стали широкими от испуга. В повороте головы, во всем чуть согнутом теле угадывалось желание сорваться, бежать без оглядки. Хасара забавлял ее испуг, влекла к себе упругая сила молодого тела, но было очень уж жарко, и он знал, что никуда она не убежит.
Милостиво разрешил:
– Иди.
Вечером Хасар с нукерами сидел у огня. Бичикэ подавала мясо. Хасар косил на нее веселым глазом, прижмуривался, озорно шутил. Бичикэ будто не замечала его взглядов и острых шуток, ни разу не улыбнулась, двигалась настороженно, все время поглядывала на мужа. А Кишлик, в своем драном халате похожий на потрепанную ветром ворону, сгорбившись, ходил вокруг огня.
– Ну что ты кружишь? – спросил его Хасар. – Садись с нами, ешь и пей.
Кишлик покорно сел к огню, но есть не стал. Хасар потрепал его по спине.
– Богато живешь, пастух Кишлик.
– Как все. Не лучше других.
– Скромный! А может, не ценишь своего богатства?
– Какие у меня богатства, великий нойон? Мы не голодны, и хорошо.
– А Бичикэ? Такая жена много стоит. Я бы хотел, чтобы такая женщина прислуживала у порога моей юрты. Хочешь, дам за нее коня с седлом.
– Не хочу, великий нойон. Бичикэ для меня… – Кишлик не смог подобрать слова, запнулся, развел руками.
– Какой несговорчивый! – благодушно забавлялся Хасар. – Смотри, прогадаешь. Ну ладно, я дам тебе коня с седлом и пленную татарку.
– Не надо так шутить! – взмолился Кишлик.
– Успокойся, – сказал Хасар. – Может быть, твоя Бичикэ ничего не стоит, только с виду… Может быть, она мне и даром не нужна. Ты поезжай к Бадаю, который пасет овец, скажи: утром буду у него. Пусть встретит как следует. Там и ночуй.
– Мы поедем вместе с Бичикэ? – Кишлик резво вскочил на ноги.
– Нет, она останется тут.
Хасар отодвинулся от огня, лег головой на седло. На степь опускались сумерки. Еле ощутимое движение воздуха несло прохладу. Днем Хасар поспал и сейчас чувствовал во всем отдохнувшем теле бодрость, радовался предстоящей ночи с влекущей к себе новизной…
Кишлик все еще стоял, беспомощно оглядываясь.
– Иди! – прикрикнул на него Хасар.
Взяв уздечку, тяжело передвигая ноги, Кишлик ушел, растворился в сумерках. Нукеры укладывались спать. Хасар поднялся, поманил Бичикэ пальцем и, когда она подошла, подхватил на руки, легко поднял, понес к юрте. Она коротко вскрикнула, забила руками и ногами. Из сумрака выскочил Кишлик, упал на колени, пополз, хватаясь за его гутулы.
– Не делай этого, великий нойон. Не топчи моего очага. У тебя есть все, у меня – только Бичикэ. Не делай этого…