Жи-Ши
Шрифт:
Через месяц двойник был готов. Как я и предполагала, никто не заподозрил подмены. А Мила оказалась прирожденной артисткой. Первый же концерт она отработала с таким блеском, какого у меня давно уже не наблюдалось. Причина проста. Ей по-настоящему нравился весь этот цирк. Она готова была в нем жить, и это делало ее счастливой.
Я улетела, ни с кем не прощаясь. Ни с Гвидо, ни с литерными, ни тем более со Славой… Он, кстати, рыскал по Италии, искал меня, хотел встретиться. Не сумел. В аэропорт меня, шпионку в накладном шиньоне, в темных очках, в шляпе и
Ну же… Обними покрепче… Я так тебя люблю. Ты будешь любить меня? Всегда? Всегда…
ГЛАВА 17
АНКА
Ух! Такому испытанию мой материнский инстинкт никогда не подвергался! Долго не могла решить, что же делать – погладить его по голове, прижав к себе жестом, ограждающим от всех напастей, вручить плитку шоколада как призовой символ за успешно преодоленные препятствия или поставить в угол, предварительно всыпав ремнем по заднице? Наверное, я еще не готова к почетной материнской миссии…
Он заявился ранним утром, разбудив соседей, устроив шаманский та-ра-рам в мою дверь. Как он вообще узнал, где я живу? Я его не приглашала! Но открыла дверь, запахнула поглубже халатик и, обложив приветственным матерком, провела в кухню. Пока кофейник пыхтел и пыжился, он с каменным лицом – ну, прям герой эпоса! – бросил на стол пачку фотографий.
– Что это? – со своей отрепетированной годами легкомысленной интонацией спросила я, – очередные педофилы из высших эшелонов власти, застигнутые врасплох доблестным папарацци?
Он молчал. Только обиженно дергались желваки, будто чувство обиды напрямую связано с инстинктом пережевывания. Я перелистала фотографии. На всех снимках угадывалась Белка в разных ракурсах и позах. Я говорю – угадывалась, потому что вообще-то эти снимки изображали зебру – благородное парнокопытное животное с полосками по всему туловищу.
– Изуродовал свою возлюбленную? Месть за невзаимность?
– Не ерничай. – Он бросил это так, будто Брюс Уиллис произнес реплику в самом геройском из своих фильмов. Аромат кофе заполнил кухню, я начала просыпаться. – Я тебе никогда не рассказывал… – он усмехнулся, – да и когда я мог тебе рассказать, знакомы-то всего четыре дня… Я не очень люблю фотографировать людей, больше – животных. Но за снимки людей мне хорошо платят. Давно, когда я только начал зарабатывать этим на жизнь, у меня возникла такая странная привычка – когда передо мной на столе лежали распечатанные снимки людей, я начинал машинально подрисовывать им черты животных. Белку я снимаю уже два года и всегда рисовал из нее зебру. Посмотри…
Я еще раз вгляделась в снимки.
– Присмотрись к полоскам на шее. Я рисовал их одинаковой толщины и всегда – одно и то же количество – две. Две полоски на шее. Вот, взгляни, это фото с вечеринки Журнала, это фото – с тусы в Fabrique, это – с какого-то корпоратива, не помню сейчас… Везде – две полоски одинаковой толщины через один интервал. А вот фото, которое я сделал позавчера, когда она из «Марио» поехала ко мне домой. Найди отличие!
Все было ясно и без его язвительных комментариев. На шее этой недавней «зебры» едва помещалась одна беспомощная полоска.
– Ты знала? – он изливает безупречную горечь героя, нашедшего в победе поражение. – Не увиливай! Ты не могла не знать!
Вздыхаю. Поправляю то, что можно было бы назвать прической, если б не тихий час. Отвожу взгляд. Кладу руки ему на плечи:
– Милый папарацци! Мне нужно рассказать тебе тысячу вещей. И все эти мысли-многоножки сейчас толпятся в моей голове. Так что я не знаю, с чего начать…
– Начинай уже с чего-нибудь! Попробуй с главного!
– Я люблю тебя.
– Чего-о-о? – Он подпрыгивает на табуретке.
Если б я была шпионкой, злоумышленницей или безответственной вертихвосткой, я бы использовала подобные заходы, чтобы сбивать с толку собеседников. Действует феноменально. Мой прекрасный папарацци на несколько секунд точно забывает, для чего он пришел сюда.
– Ты сам напросился… Хотел ведь – с главного… Я тут ни при чем. Увидела тебя тогда на вечеринке Журнала, помнишь, когда мы целовались с Белкой под огнем фотокамер… И почему-то влюбилась. Мы не хозяева своим чувствам, сам знаешь…
– Ты серьезно? – он растерян, – прости, я с самого начала перестал понимать, когда ты – серьезно, а когда – так…
– Я очень серьезно. Помнишь, ты спрашивал меня, почему Илона звала на помощь? Тогда на вечернике в «Марио»?
Он кивает головой.
– Так вот… – Опять тысяча мыслей-многоножек толпится в голове, – а помнишь, я рассказывала тебе о смысле существования нашего маленького литерного братства?
– О том, что в жизни не хватает героизма, и вы решили возместить этот недостаток своими подвигами?
– Спасибо, что ты такой внимательный. Я рассказала тебе об этом, просто чтобы ты представлял, в какой реальности я живу. Но я не посвящала тебя в детали нашей деятельности. У нас… как бы тебе сказать… присутствует небольшой внутренний кризис. Во-первых, не так много подвигов, которые мы можем совершать, не нарушая уголовный кодекс. Государство постаралось обезопасить себя от народного героизма…
– А во-вторых?
– Во-вторых, мы все очень разные. Каждый смотрит в свою сторону и пытается перетянуть одеяло. К примеру, Лютому больше всего хочется бороться с телевидением. Никитос – филантроп, но и – сибарит при этом. Его стремление – помогать обиженным людям, сидя в кресле, покуривая сигару и угадывая розу ветров на ближайшую неделю… Сандро – законченный экстремист! Ему все равно, с кем или с чем бороться, лишь бы делать это погромче, желательно нарушая как можно больше законов!
– А вы с Илоной?
– Мы – женщины. Давным-давно, когда литерные только начинались, я много размышляла о предназначении женщины, особенно в нашем мире, где женщины постоянно норовят примерить на себя мужские костюмы. Феминизм, эмансипация, все это, наверное, замечательно, я люблю доминировать… Но… Я заметила, что чувствую себя гораздо комфортнее, когда…
– Когда что?
– Как бы тебе объяснить… Извини, я скажу немного старомодно. Мне нравится, когда прекрасный рыцарь побеждает дракона, а на щите у него – мое имя! Понимаешь?