Жиголо
Шрифт:
Федор понял, что переиграл с откровенностью и поспешно дал задний ход.
– У него в состоянии легкого опьянения только вдохновение и появляется. Членов Политбюро не начинал рисовать, пока пятьдесят грамм коньячку не примет на грудь. А мастерство, сами знаете, не пропьешь. Вот вы, Аглая, по выставкам ходите, а спроси я вас, что такое искусство, ответить мне внятно вы и не сможете. И не потому что мало по залам ходите, а потому что вам голову задурили.
Собеседница несказанно обрадовалась.
– Так вы критик? Слава Богу, хоть лекцию умную послушаю. А то
Федор мысленно чертыхнулся, ибо сам был в искусстве ни ухом, ни рылом. За высшее откровение он решил выдать тот взгляд, что исповедовал на стройке его бригадир доморощенный философ. Вслух сказал:
– Не обессудьте, если вас зацеплю. Я просто как крестьянин на мир смотрю с практической точки зрения. Для меня современное искусство, особенно живопись – это красивая цацка для богатых людей. Согласитесь, любой художник работает по наитию, часто как обезьяна неграмотен, но имеет отменный собачий нюх на бабло и такое собачье чутье на хозяина с сахарной косточкой, что куда нам простым смертным до него. Вот здесь он гениален.
Мне говорят, есть высокое, элитарное искусство – я спрашиваю, для кого оно? Мне говорят – магический квадрат, я смеюсь – это чушь собачья. Мне говорят, человек – венец природы, я утверждаю – он свинья.
Аглаида его перебила:
– Это все слишком сложно для меня. Нельзя ли ближе к земле?
– Принимаю ваше замечание, – невозмутимо пожал плечами Федор. – Козел на крыше подобрался слишком близко к звездам, пора, спустимся в людской загон. Итак, мы с вами исповедуем два разных вида искусства. Я считаю искусством то, что мне нравится, что радует глаз, что требует мастерства, школы и виртуозности. Я – патриций по своим взглядам.
– А я?
– А вы горшечница, плебейка. У вас как у собаки Павлова выработан уже устоявшийся рефлекс на картины и имена. Если я скажу Сальвадор Дали, Пикассо, Малевич, вы завизжите от восторга. Если я скажу Владилен Треска, вы в лучшем случае подожмете губы. А из этих четырех фамилий только Треска умет рисовать. Он собаку рисует, прямо как живую. Да такую, что с бодуна глянешь на нее и думаешь, сейчас стерва тебя за ногу цапнет. А от мазни остальных тошнит, хотя их признают гениями. И знаете в чем они гении?
– В чем?
– Они смогли себя преподнести. Они раскрутились, как сейчас говорят. Где они, там скандал, экстравагантная выходка, развод, скабрезности, драка. То есть полный набор рекламных трюков. И вокруг агенты, эксперты, выставки, приемы и постоянный ажиотаж и эпатаж.
– Что такое эпатаж?
Федор чуть не упал на ровном месте.
– А это сверхнаглое поведение, когда плюют и сморкаются художники на свою публику. Они их, этих тонких знатоков живописи за кретинос держат, и правильно делают. Я ехал на выставку и газету «Коммерсант» купил.
Врал он насчет газеты. Ему ее подсунул Купец перед выездом.
– Хотите, прочитаю вам выдержки из нее. Прямо к нашему разговору о современном искусстве.
– Хочу!
– Тогда слушайте. Итак: «Галерея Тейт – это крупнейший государственный
Галерея Тейт пополнила свою коллекцию современного искусства – за 22.3 тысячи евро. Она приобрела баночку экскрементов итальянского художника Пьеро Манзони. В письмах друзьям Пьеро Манзони высказывал надежду, что заветные баночки станут предметом охоты коллекционеров… аналогичные экспонаты есть в любом уважающем себя музее мира, в Центре Помпиду в Париже или Moden Art в Нью-Йорке».
– Все?
– Да!
– Я ничего не поняла! – простодушно заявила Аглаида.
Федор патетически вознес руки к небу.
– О мамма мия! Пьеро Манзони супергений рынка. Он наш факелоносец. Он освещает нам путь. Зачем сейчас мольберт? Техника художника нынче, разбрасывание краски по холсту из банки, без помощи кистей. Это – живопись действия или живопись пятнами. Прав он. Живопись дерьмом колоритнее! Поэтому я вам, как истинной ценительнице всего высокого, предлагаю вырастить клиента, вырастить картинную галерею, вырастить модель и не покупать произведения, а продавать их. Надо сформировать у публики определенный вкус, как у собаки Павлова условный рефлекс, чтобы при имени художника Трески геморрой рассасывался. Треска большой мастер кисти. Он…
– Я согласна с вами, – сказала Аглаида. Федор сурово глянул на Аглаиду и та почтительно замолкла. Он продолжил:
– Вот поэтому я и говорю, что искусством можно объявить сегодня что хочешь, хоть стилиста и его прически, хоть модельера, хоть сапожника. Можете представить себе, что художник, который не может толком разворот головы или торса нарисовать, признается гением. И платят ведь огромные бабки за такой поп-арт. А последний писк «боди-арт»? Художник сажает себя голого на цепь и бросается с лаем на зрителей. А затем в лучах скандальной славы продает свои картины. Представьте он успешный художник. А мы с вами чем хуже?
Аглаида его перебила.
– Согласна с вашей первой мыслью. Все люди свиньи и только мы человеки. Потому что только мы можем познать сами себя, но не художника. Голой, я еще согласна позировать. Но зачем на цепь?
Поговорили. Федор удивленно посмотрел на собеседницу, потом вежливо спросил:
– Вы Треску считаете посредственностью или гением?
Ни минуты не раздумывая, она ответила:
– Посредственностью! Рупь ему цена в базарный день.
И в это время перед Федором предстала красавица Эдит. Она элегантно смотрелась. Подчеркивающее фигуру облегающее платье, туфли на высоком каблуке, великолепная прическа.
– А вот и я, Федор. Как я рада, что вас встретила. Я не помешала вашему разговору? Вы так увлеченно спорили, что мне даже завидно стало. Думаю, подойду сама. Представь, пожалуйста, меня своей спутнице.
Федору ничего не осталось, как представить дам друг другу.
– Аглая Зауральская. Покровитель непризнанных талантов. Сегодня ее можно будет по телевизору лицезреть в программе «Культурная Москва».
Аглаида не заметив в словах Федора скрытой иронии растеклась в благодарной улыбке.