Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио

Родари Джанни

Барон размышляет.

— Они должны, по крайней мере, стараться хотя бы мысленно видеть моё имя с прописной буквой «Л».

— Это можно, — соглашается Ансельмо. — Наклеим на стены мансарды плакаты с вашим именем, написанным крупными печатными буквами, чтобы они видели его, когда произносят.

— Неплохо придумано. Кроме того, надо сказать синьоре Дзанци, чтобы она не растягивала так сильно второй слог и не укорачивала третий, а то у неё получается какое-то блеяние — Ламбе-е, бе-е, бе-е... Этого непременно следует избегать.

— Будет сделано, синьор барон. Если позволите,

я в таком случае попрошу и синьора Бергамини не слишком разделять ваше имя на слоги. А то у него получается... Как бы это вам сказать, словно на стадионе во время футбольного матча... Будто скандируют болельщики: «Лам-бер-то! Лам-бер-то!..»

— Да уж позаботься, Ансельмо, позаботься. А у них есть какие-нибудь просьбы ко мне?

— Синьора Мерло хотела бы, чтобы вы разрешили ей вязать во время работы.

— Не возражаю, лишь бы только не вздумала вслух считать петли.

— Синьор Джакомини хотел бы, чтобы вы разрешили ему ловить рыбу из окна комнаты на северной стороне дома, что над самой водой.

— Но ведь в озере Орта нет никакой рыбы...

— Я тоже сказал. Я объяснил, что это мёртвое озеро. Он ответил, что для него важно ловить, а не вылавливать рыбу, так что мёртвое это озеро или живое, для него, настоящего рыболова, не имеет никакого значения.

— Тогда пусть ловит.

Барон встаёт, опираясь на палки с массивными золотыми набалдашниками, хромая (номер двадцать три — хромота) делает два шага к ближайшему дивану и с трудом опускается на него. Нажимает на кнопку и слышит:

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

— Это голос синьорины Дельфины.

— Да, синьор барон.

— Какое красивое произношение. Отчётливо слышна каждая буква имени, а ведь оно, как ты, Ансельмо, конечно, заметил, состоит из восьми различных букв.

— И моё тоже, если синьор барон позволит заметить.

— И твоё. И Дельфины. Все имена красивы, если ни одна буква в них не повторяется. Иногда красивы и другие. Мою бедную маму, например, звали Оттавиа. В её имени «а» повторено, а «т» удвоено. Поэтому оно тоже звучит очень красиво. И мне так жаль, что моя сестра захотела назвать своего единственного сына Оттавио. Это имя начинается и кончается одной и той же гласной. И эти два «о» создают впечатление, будто имя поставлено в скобки. Имя в скобках — разве это дело! Наверное, поэтому я так не люблю Оттавио. Не думаю, что сделаю его наследником моего состояния... К сожалению, других родственников у меня нет...

— Нет, синьор барон.

— Все умерли раньше меня, кроме Оттавио. И он ждёт моих похорон, разумеется. Кстати, нет ли каких новостей о дорогом племяннике?

— Нет, синьор барон. Последний раз он просил одолжить двадцать пять миллионов, чтобы уплатить долг. Это было год назад.

— Да, помню. Он проиграл их в кегли. Всё такой же легкомысленный, как всегда. Ладно, Ансельмо, приготовь мне настой ромашки.

У барона Ламберто самая большая в мире коллекция сушёной ромашки. У него есть ромашка с Альп и Апеннин, с Кавказа и Пиренеев, с Сьерры и Анд, даже со склонов Гималаев. Каждый вид ромашки хранится в отдельном шкафу, где на табличке указаны год, день и место сбора.

—

Сегодня я бы посоветовал вам, — говорит Ансельмо, — ромашку из Римской Кампаньи, тысяча девятьсот сорок пятого года.

— Решай сам, Ансельмо, решай сам.

Раз в году вилла открывает свои двери и ворота, и туристы могут осмотреть коллекции барона Ламберто — сушёной ромашки, зонтов и картин голландских художников семнадцатого века... Посмотреть на них приезжают со всех концов света, и лодочники Орты, которые на своих вёсельных и моторных лодках перевозят посетителей на остров, в этот день просто обогащаются.

2

Идёт смена синьорины Дзанци.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

Она очень старается не выделять второй слог, чтобы не слышалось это блеяние — «бе-е, бе-е, бе-е», за которое её упрекнули. Она тоже, как и синьора Мерло, чтобы не скучать, вяжет на спицах и чувствует себя совсем неплохо. Ей даже не приходится считать петли, руки сами делают это.

В другой комнате мансарды молодой Армандо слушает рассуждения синьорины Дельфины.

— Эта работа, — говорит она, — не по мне.

— А я нахожу её очень лёгкой, — возражает Армандо. — Представьте, если бы пришлось без конца повторять слово «птерозавр»...

— А что это значит?

— Доисторический летающий ящер. На прошлой неделе был в кроссворде.

— Но при чём тут птерозавр! Эта работа всё равно оставалась бы очень странной, даже если бы пришлось без конца твердить слова «печка» или «картошка ».

— Не вижу ничего странного или загадочного. Барон платит, мы делаем, что приказывает. Просто и ясно. Он вкладывает капитал, мы трудимся. Осёл останавливается там, где велит хозяин.

— А толку? Я десять лет работала на чулочной фабрике. Хозяин платил (мало, по правде говоря), я работала, и в результате люди покупали чулки. А мы что производим?

— Синьорина, не усложняйте дело. Считайте, что вам платят за рекламирование мыла «Пик-Пук». Вам ведь не нужно производить это мыло, достаточно только повторять: «Пик-Пук», «Пик-Пук», «Пик-Пук». И люди спешат покупать это мыло, потому что, когда моют лицо, им слышится ваш нежный голосок и видится ваш хорошенький носик.

— Оставим комплименты. Мы не делаем барону Ламберто рекламу, — он ведь не продаётся. К тому же, работаем втайне, словно речь идёт о чём-то запретном.

— Наверное, это военная тайна.

— Ну что вы...

— Какой-нибудь атомный секрет...

— Да бросьте...

— Синьорина, я подсчитал, что каждый раз, произнося слово «Ламберто», я зарабатываю пятьсот лир. Это, по-вашему, мало? Условия здесь отличные. Кухня превосходная. Сегодня, например, синьор Ансельмо подал нам трюфели с рисом и утку по-пекински. Я двенадцать лет работал на заводе, где выпускали холодильники, но ел только хлеб с самой дешёвой колбасой. Тут же я начинаю толстеть. А когда попросил от имени всех нас, чтобы одну из комнат переоборудовали в спортивный зал, нашу просьбу выполнили в тот же день. И какой спортинвентарь — как у миллионеров! Вы ведь тоже с удовольствием будете заниматься гимнастикой. Так в чём же дело, чем вы недовольны?