Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Танич Таня

— Прьекратить врать! Прьекратить! — грозно стуча кулаком по трибуне, потребовала пани Стася. — Какое твое имья?! — свирепо обратилась она к последнему допрашиваемому

— Ал… Александр — еле выдавила из себя очередная жертва.

— Ага! Александэр! Такое было имья русского царья! Он запрьещал Украину и издьевался над нами! Ты почьему не смьенил имья!?

— Я… я не знаю. Александр — это же… греческое имя… по-моему…

— Мне не интьересно про грьеков! Мне интьересно про тебья! Вот скажи мнье, почьему ты — предатьель?

— Ну какой же я… предатель, — засмущался студент-старшекурсник, — И вообще, по-моему, вы что-то

путаете. Сейчас не военное время. Какие предатели? У нас нет предателей. И врагов у нас нет.

— Враги всегда йесть! — грозно возопила пани Стася, от чего некоторые слабонервные студентки на передних рядах испуганно вскрикнули. — И оньи вьернутся! А вы всье — предатьели! И вы за это умрьёте! Когда вьернутся поляки — ваши головы будут висьеть на пиках!

— О! Вот и оно! — радостно откомментировал Ярослав, в то время как мне стало действительно страшно — взгляд пани Стаси горел жутковатым фанатическим огнем. Похоже, в эти секунды она как раз видела перед собой многочисленные пики с нашими головами.

— Сейчас еще про вилы скажет. У нее после поляков и пик сразу идут вилы, которыми нас московиты заколют. Я перед этим у знакомых в другом корпусе был, там она то же самое говорила. И когда к нам в школу год назад приезжала, то же — пики, вилы, голод-смерть-разруха. И московиты! А в конце должны прийти еще татары — засеять травой все, что от страны останется. Потому что мы — бесхребетные. Весело, да?

Подтверждая его слова, пани Стася загромыхала с трибуны давно заученными угрозами, но так как большинство студентов слышало ее речь без подготовки, то впечатление на них она произвела гораздо большее, чем на меня.

— Послушай. А зачем… — я снизила голос, потому что сидящие впереди уже начали оглядываться на нас с Яром. — А зачем ты ходишь к ней на собрания? Ведь это — уже третье?

— Четвертое! — весело уточнил он. — Не знаю, она смешная. Где ты еще такое увидишь? Хотя, если мой куратор узнает, что я пришел сюда, он меня в окно выбросит, — засмеялся Яр. — Он нам вчера так и сказал после практики — кто пойдет к старой маразматичке — выгоню к чертям. Считайте, говорит, что вы в моей подгруппе уже не учитесь.

— А что так? — поинтересовалась я, — Он не патриот?

— Да нет, там все нормально с патриотизмом. У нас сегодня клуб по студенческому самоуправлению должен быть, так его отменили. Чтобы плясать на задних лапках перед этой Ягушей с денежным мешком. Весь этот народ, думаешь, он на пани Стасю пришел посмотреть? Ага, как бы ни так. Нет, ты только представь, в каком они сейчас шоке! Пришли на одно — а получили другое! Сюрприз удался! — и Ярослав, не удержавшись, громко расхохотался к вящему неудовольствию представителей деканата и испепеляющей ярости пани Стаси.

И тут Яр в первый, но далеко не в последний раз поразил меня своей находчивостью. Как ни в чем ни бывало, он поднялся с места и громко заявил, что смех его — чистой воды истерика, а на самом деле ему плакать и рыдать хочется от осознания ситуации. Ведь когда в стране такое творится — как же можно искренне смеяться?

Дальше, внезапно перейдя на чистейший английский, он выразил восхищение пани Стасе за то, что она, живя за границей, так любит свою Родину и нас, заблудших. Ведь это же так тяжело — благоустроенно и скучно жить в одной из богатейших стран мира, в полном материальном достатке и страдать по любимой Украине. Страдать в основном издалека, и всячески бороться

с соблазном бросить все и уехать в родной край, поднимать целину и пахать непаханое поле. Бороться отчаянно — и без малейшего шанса на победу, ибо жестокая Америка держит ее своими цепкими лапами, как настоящую заложницу. И он прекрасно понимает, как ненавистны пани Стасе ухоженные буржуазные улицы и чикагские небоскребы, с какой тоской она покидает наш скромный и загаженный аэропорт, как тянет ее каждый раз остаться здесь, снять пыльную хрущевку и получать патриотически-мизерную пенсию, патриотически ругаться с продавцами на рынках, и еще более патриотически нарываться на вечные фразы: "Куда прешься, старая, льготных мест нет!" и "Чего вам дома не сидится, помирать уже пора, разъездились тут в рабочее время!" И любить, любить Украину всей душой, вдыхать ее воздух, наслаждаться цветением вишен и яблонь по весне, невзирая на бедность, лишения и полное бесправие. Вот чего так жертвенно лишает себя пани Стася, каждый раз поднимаясь на борт самолета «Киев-Чикаго», словно на эшафот, гордо и несгибаемо неся тяжелый крест свой — вечное проклятье эмигранта.

— Спасибо вам за то, что не забываете нас! — прочувствованно завершил Ярослав свою речь, и немного старомодно поклонился в полнейшей тишине, похожей на ту, что воцарилась в аудитории в начале выступления огненной патриотки.

Даже те из студентов, кто неважно знал английский, понимали, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Во-первых, пани Стася ни разу не попыталась перебить неожиданного собеседника, а во-вторых, представители деканата сидели с такими лицами, что казалось, прогноз Ярослава насчет апоплексических ударов все-таки сбудется.

— Штирлиц, как никогда, был близок к отчислению… — театральным шепотом протянул Яр так, что его услышала не только я, но и несколько передних рядов вместе с преподавателями.

Неизвестно, сколько бы еще тянулась немая сцена в лучших гоголевских традициях, если бы сама героиня вечера, озадаченно склонив голову и немигающе глядя на Ярослава, словно гигантская диковинная птица, вдруг громко не заявила:

— Всьё ты правильно сказал! Ты всьё понимайешь, как мне тяжьело! И я думаю, ты — не предатьель! Можьет йесть еще в моей бьедной Украйне патриуоты. Вот тепьерь я могу чут-чут упокоуиться.

— Успокоиться, — заботливо подсказал Ярослав и опять перешел на английский к вящей радости пани Стасти и присутствующих в кабинете.

Дальше все проходило еще более оживленно. Слегка подобревшая пани Стася, более не желающая напрягать свой мозг языком исторической родины, быстро произнесла завершающую речь, резво пожав руки сопровождающим представителям деканата. Затем она игриво подхватила букет и даже разрешила сделать несколько фото, лично подозвав Ярослава для совместного снимка.

Я, впервые за несколько месяцев чувствуя неподдельный интерес к происходящему, протиснулась поближе к центру и успела увидеть, как пани Стася довольно улыбается фотографу истинно американской улыбкой, демонстрируя белоснежно-фарфоровые зубы. Как она шутливо грозит пальцем ассистенту, пожелавшему освободить ее от тяжелой ноши букета. И как на прощание говорит Ярославу по-английски:

— Молодец, парень. Не дурак, сразу видно. И одет правильно, идейно! Хорошая шотландская юбка. Люблю шотландцев! Они противным англичашкам не раз задницу надрали, как и мы в свое время. Чаепитие в Бостоне, слыхал?