Жила-была одна семья
Шрифт:
— Я не хочу ни во что верить! — Саша снова вскочила с кровати. — Я верила в то, что семья — самое главное. Это он так говорил. Он мне врал, врал, понимаешь? Главным, оказывается, всегда было другое.
— Он — мужчина, Сашенька! Когда-нибудь ты поймешь, что редкий мужчина может ограничить жизнь интересами семьи. У них другие устремления, они пытаются достичь горизонта, стремятся заглянуть за него, хотя делают все это ради нас.
— Разве ради нас нельзя было ограничиться небом?
— Значит, нельзя, — мама ответила достаточно твердо, но Саше все же удалось уловить затаенную боль, дрожь сомнения, частичку невольного осуждения, которое не удалось достаточно хорошо спрятать. Этого с лихвой хватило для принятия решения. Саша больше не кричала, она говорила спокойно:
— Он обрек тебя на страдания. Разве это любовь?
— Я ведь знала, на что
Девушка не слушала. Она будто говорила сама с собой:
— Нет, любовь не должна быть такой! Любовь — это когда семья святое! А так, как у вас, это все ложь, ложь! Я не верю в такую любовь. Я ему не верю. Не верю, понимаешь? Не верю! Не верю! Не верю!
— Не верю! Не верю! Не верю! — Саша неожиданно услышала свой глухой голос, исступленно повторяющий, как заклинание, одну и ту же фразу. Она будто очнулась, взглянула на часы и обнаружила, что уже час провела, стоя в своем номере, облокотившись на дверь, в которую, насколько она помнила, какое-то время назад беспрерывно колотил тот, кому она отказывалась верить.
Теперь из коридора не доносилось ни звука. Тишина была настолько угнетающей, настолько проникновенной и отвратительной, что приступ невероятного, всепоглощающего одиночества навалился на Сашу с такой страшной силой, что она снова почувствовала то самое, уже изведанное, неотвратимое желание бежать. Бежать как можно дальше от этого места, из этого времени и от этого человека. Куда бежать? Зачем? Чего искать? Ей было совершенно все равно. В кармане зазвонил мобильный — она ответила.
— Ты давно не звонила, я волнуюсь, — зазвенел обиженный голос сестры.
Если бы Саша увидела себя в зеркале, она бы сама удивилась, каким образом, испытывая глубокое, неподдельное горе, возможно улыбаться. Но все было именно так. Она улыбалась и даже смогла спокойно ответить:
— У меня все хорошо, Ириш. Не беспокойся. Скоро увидимся. — Она нажала отбой и с облегчением осознала, что туман в голове начал рассеиваться, уже не ощущалось ни равнодушия, ни пустоты, ни безразличия к маршруту и направлению бегства. Нет, теперь Саша знала наверняка и была совершенно точно уверена в том, когда и куда она хотела попасть. Она не сомневалась в своем выборе и не собиралась тянуть. Поэтому и ноги ее не были ватными, когда она шла к телефону, и голос не дрожал, когда, узнав номер аэропорта, она дозвонилась и попросила забронировать билет на ближайший рейс. Саша хотела домой. Пускай она возвращалась еще более опустошенная, еще более уязвимая и ранимая, чем была до поездки. Не важно, что она физически ощущала выжженные или вытоптанные участки где-то внутри себя. Главным оставалось то, что она все-таки верила: где-то далеко есть место, где ей все-таки было хорошо, где она всегда была самой собой, где-то далеко остался человек, который о ней беспокоится. И если и есть на свете какой-то уголок, где еще существует возможность зализать раны, то только там.
На сборы ушло минут пятнадцать, еще полчаса заняла дорога до аэропорта, а еще через полтора часа она уже сидела в салоне самолета. Она улетала. Улетала в Москву, улетала к сестре, улетала домой. Улетала, не оставив ни адреса, ни телефона, ни единого призрачного шанса встретиться когда-нибудь еще на этой планете с человеком, которого так неожиданно нашла и сразу потеряла.
22
Терять время Самат не любил. Не нравилось ему и когда время теряли другие. Он чувствовал себя неловко. Те часы, что проводил на очередном спектакле с чудесной во всех отношениях протеже своей матери, не казались ему абсолютно бесполезными. Все же театральное действо в любом случае доставляло удовольствие, навевало мысли о высоком, способствовало духовному росту. Других целей он не преследовал, получал то, за чем пришел, и даже в некотором смысле способен был ощущать нечто, похожее на удовлетворение. Но все же мысль о том, что он обманывал чьи-то ожидания, давал повод надеяться, не могла не вызывать ощущения брезгливости и отвращения к себе самому. По опыту он знал, что любые отношения, не получающие развития, рано или поздно должны сойти на нет. Он покорно проходил этот путь с каждой очередной кандидаткой на роль послушной татарской жены. Природная интеллигентность и боязнь возможных бурных последствий не позволяли ему никого из девушек обидеть даже намеком на отсутствие какого-либо интереса с его стороны. А потому он выжидал, когда же общество немолодого мужчины наскучит претендентке и она по собственной воле откажется
Сына расстраивали эти бессмысленные игры, хотя могли бы и забавлять. Ведь он отлично знал, что ему не составило бы никакого труда увлечь любую, даже самую притязательную особу. Если бы он только захотел очаровать, начал бы блистать эрудицией и поражать красноречием, то покорил бы любую женщину. Но он не собирался никого покорять. Он занимался разрешением прямо противоположной задачи: оттолкнуть как можно дальше и по возможности побыстрее. Поэтому во время редких встреч все больше молчал, ограничивался односложными фразами и нисколько не старался произвести на спутницу впечатление. Одним свиданием, конечно, дело не ограничивалось практически никогда. В конце концов, девушек, которых подбирала мать, объединяли покорность и следование родительской воле, так что они не решались сразу признаться в том, что кавалер был им неугоден. Но в современном мире любая, даже самая строгая покорность имеет свои границы. Всякому терпению наступал конец, и Самат в очередной раз убеждался, что безынициативные, застенчивые и вялые мужчины интереса у женщин не вызывают. Важно только убедить своим поведением каждую новую спутницу в том, что он принадлежал именно к этому типу мужчин.
— Да, вполне сносным, — именно так ответил он Ильзире на ее замечание о том, что спектакль, который они только что посмотрели, «был просто божественным». Девушка метнула в него удивленный взгляд, но восхищаться не перестала:
— А актеры? Такой великолепный ансамбль! Я и не думала, что спектакль, в котором играют одни мужчины, может быть таким интересным.
«А о том, что в спектаклях античного театра всегда играли одни мужчины, она знает?»
— Все-таки очень достойная пьеса. В прошлый раз я и не думала, что может быть что-то лучше «Женитьбы».
«Конечно, в мире так мало великих писателей и знаменитых произведений!»
— Наверное, я так решила благодаря актрисе, которая играла главную роль. Она же просто чудо.
— Верно. — «Ах, деточка, Инна Чурикова стала чудом задолго до твоего рождения, но, несмотря на это, тебе следовало бы запомнить ее имя, а не говорить «эта актриса». Я ведь купил тогда программку, могла бы и заглянуть в нее ради приличия».
— Ее игра, по-моему, достойна сравнения с игрой Шарлиз Терон в «Монстро», вы не находите?
— Шарлиз Терон? Кто это? — «Конечно, я прекрасно знаю, как выглядит эта южноафриканская красотка. Да и актриса она действительно неплохая. «Оскаров», в конце концов, не раздают за прекрасные глаза. Ну, и «Монстро», надо признать, не самый плохой фильм. И все же Чурикова достойна сравнения с Мерил Стрип, или с Хеленой Бонэм Картер, или, на худой конец, с Эммой Томпсон, но никак не с той, чья звезда зажглась лишь несколько лет назад».
— Не знаете? — В голосе форменный ужас. — Сейчас по телевизору часто крутят рекламу каких-то духов. Она там снимается. Ну помните, такая стройная блондинка идет к вам навстречу, раздеваясь.
— Нет, не помню. — «А духи, кстати, называются «J`adore».
— А… Жаль! — девушка наконец замолчала, и Самат испытал облегчение. Долго его мучения не продлятся. Еще один, максимум два похода, и она взвоет от тоски, как и ее предшественницы. Но Ильзира не оставляла попыток разговорить кавалера:
— Вы любите путешествовать?
Вопрос был достаточно неожиданным, поэтому Самат не успел придумать скучный ответ и сказал правду:
— Смотря в какой компании. — Она покраснела, восприняв слова на свой счет, а он отругал себя за длинный язык.