Жилец
Шрифт:
— Да ладно, чуточку пришпарилось, — улыбнулась я. — Съедим. А что не съедим, то выкинем. Вон во дворе кошек сколько! Протяни руку за приправой, тебе ближе… Да что ж вас раздирает!
Телефон снова надрывался.
— Ден, ты овощи порежь, — попросила я. — У меня вечер семейной любви. Видимо, Вика уже нажаловалась.
Он кивнул.
— А, тетя Люся! Как жизнь? Ну и у меня ничего, ужин вот готовлю. Да так, жаркое и салат, много мне надо, что ли? Угу… Да, это уж точно, теперь так просто никуда… Ой, тетя Люся, нам третий месяц, третий уже зарплату вовремя не платят! Ну какие органы, о чем ты? У нас же зарплата
Я вернулась на кухню, выключила телефон и швырнула его на диванчик.
— Достали, сил нет…
— Вер, не расстраивайся так. А если я мешаю, я уйду, сказал же.
— Ничего ты не мешаешь. Это они… — Я снова сцепила руки под подбородком. — Когда умерли родители, меня все жалели. Ну там… месяц-другой. А потом пропали. Родители у меня были добрые, всем понемногу перепадало, а с меня взять нечего. Только вот квартира… Но при деде никто бы не сунулся, а тут вот зашевелились.
— Тогда я точно никуда не пойду, — неожиданно спокойно и холодно произнес Денис. — В наше время одинокая девушка с трехкомнатной квартирой в столице — это как в средние века девчонка с мешком золота на большой дороге… И пусть я калека, кое-какие знакомства у меня имеются. Мне твоя жилплощадь не нужна, сразу говорю, мне достанется часть родительской… дай им боги здоровья… Да я и так себе место найду. Но, повторяю, не уйду, если ты не выгонишь.
— Я и не собиралась тебя гнать, — я шмыгнула носом. — Одной страшно. И вообще, давай ужинать!
— Давай, — тихо сказал он. — И не плачь.
— Не буду, — пообещала я, принимаясь за салат и отбивную. — Ты сам-то ешь!
— Конечно…
Я тыкала вилкой в овощи и думала о том, что загнала себя в ловушку. Родственники не отстанут, а у меня не хватит силы воли, чтобы отказать племяннице в праве пожить немного в своей квартире. Если нападут все скопом, мне…
— Смени номер телефона, — сказал вдруг Денис. Он ел аккуратно, я таких манер и не видала. — Исчезни.
— Городской-то что, тоже менять? И они в полицию заявят, если я пропаду.
— С какой радости? Не отвечать на телефонные звонки — это что, уголовное преступление? Адрес они знают, но войти не смогут, ты же им ключи не давала? Ну заявят они о пропаже, так даже если заявление примут — а это ведь не самые близкие родственники, могут и не принять, — и придут проверять… Ты здесь, жива и здорова, а обязать тебя общаться с родней никто не вправе.
Я покачала головой.
— Ладно… я на работе еще с юристами поболтаю, может, что подскажут. Ден, так погано на душе… Ведь родные все люди, а из-за этой паршивой квартиры готовы на уши встать. И она же им не обломится, я ее государству завещала, только им не сказала! Ну, может, еще ребенка усыновлю, тогда перепишу…
— Рано тебе о завещаниях думать, — ответил он, собирая посуду. — Иди спать, тебе вставать ни свет ни заря. А я еще поработаю.
* * *
Тогда
— Ты что так заработался?
— Я не работаю, — ответил он. — Разбудил, да?
— Да нет, я встала просто… а у тебя свет горит.
— Я погашу, — безразлично произнес он.
— Ден, ты что? — я протянула руку. — Тебе… плохо? Болит где-то?
— Нет.
— Ден, скажи толком, а то скорую вызову!
Он помолчал и сказал после паузы:
— Ничего у меня уже не болит. Устал. Плохо. Не знаю, Вер, муторно как-то на душе, тоскливо, тянет, выкручивает, а я не понимаю, что это и как с этим быть. Просто… не знаю. Не могу…
— Я посижу с тобой, — сказала я. — Давай, может, телик включим, все повеселее?
— У тебя антенна обрезана у входа.
— У тебя зато внешний хард на пять терабайт, сам показывал. Скажешь, там никакого кино нету? Давай включай, я свою подушку принесу и чаю заварю, один черт завтра выходной…
Я уснула в восьмом часу, уже начало светать. Денис — чуть пораньше. Телевизор бормотал о чем-то своем, показывал киношные страсти, но нам было все равно.
Проснулась я от звонка в дверь, долго моргала, пытаясь понять, где я и что происходит. Потом сообразила, осторожно одернула на спящем Денисе футболку — виднелись жутковатые шрамы, уходящие вниз, под брюки, — зевнула и пошла открывать.
— Кто там?
— Верусь, это я, Лида! — сказали снаружи.
— Вползай, — сказала я, открывая дверь. — Что, опять твой буянит?
— Ну! Всю ночь как на иголках, как бы чего не вышло… — Лида, бывшая однокурсница, присела на табуретку. — Верк, ну все же нормально было, зашился, три года прожили, как люди… И сорвался! Спасибо, детей нет, а то… Я-то хоть где перекантуюсь, а дети?
— Ушла б ты от него, — сказала я, отчаянно зевая и ставя чайник. — На кой он тебе?
— Люблю, — понуро сказала Лида. — Извини, что я так рано в выходной, но у меня никого больше нет. К предкам не пойду, они мне уже двадцать раз говорили, мол, сама, дура, виновата. Подруг не осталось, ты вот единственная, к тебе и подалась…
— Ты иди умойся пока. Крайняя комната свободна. Средняя моя, в левой жилец, не буди, он ночами работает.
Лида посмотрела на меня с намеком, но я отвернулась.
— Иди, умывайся. Зареванная вся… Я пока завтрак приготовлю.
Готовить я не стала, бутербродами можно обойтись, зашла к Денису и осторожно тронула его за плечо.
— Что? — вскинулся он.
— Да ничего. Подруга моя приехала, я хотела предупредить, чтобы ты в трусах не рассекал.
— Не имею такой привычки. Малоэстетичное зрелище.
— Ну а вдруг? — улыбнулась я. — Ден… тебе получше?
Он кивнул.
— Извини за вчерашнее. Накатило что-то… — Он вздохнул. — А твоя подруга…
— Видимо, поживет, — сказала я. — У нее с мужем неприятности, он пьет сильно, вот она и кочует по знакомым, а у меня комната свободная, вот и… Ден? Ты что?
Мне показалось вдруг, что светлые серые глаза Дениса сделались зелеными. Освещение шутило, наверно, ветку вон к окну склонило, отсвет упал…
— Не делай людям добра, не увидишь зла, знаешь такую поговорку? — сказал он. — Но дело твое.