Жить, чтобы рассказывать о жизни
Шрифт:
Каждый день становилось все более очевидным, что с Гайтаном и Турбаем либеральная партия потеряет президентскую власть в республике после двадцати пяти лет своего абсолютного правления. Это были двое настолько противоположных кандидатов, что казалось, будто они состояли в разных партиях, и не только из-за своих собственных недостатков, но и благодаря беспощадной решительности консерваторов, которая стала очевидной с первого же дня: вместо Лауреано Гомеса была выставлена кандидатура Оспины Переса, инженера-миллионера, завоевавшего репутацию патриарха. В связи с расколом либералов
Лауреано Гомес с тех пор старался сменить его на посту президента, с помощью правительственных войск прибегая к насилию по всем направлениям. Вновь вернулась историческая реальность XIX века, в котором не было мира, а только короткие перемирия между восемью общими гражданскими и четырнадцатью локальными войнами, тремя военными переворотами и, в довершение всего, Тысячедневной войной, в ходе которой с обеих сторон из населения в неполных четыре миллиона погибло около восьмидесяти тысяч человек. Так просто: все это было совокупным планом, отбросившим страну на сто лет назад.
Преподаватель Хиральдо в конце курса сделал для меня особое исключение, и мне за это не было стыдно. Он подготовил список несложных вопросов, чтобы хоть как-то реабилитировать меня в алгебре, и оставил одного в преподавательской, так что я мог воспользоваться любыми подсказками. Тешащий себя иллюзиями, он вернулся через час, увидел ужасные результаты, перечеркнул каждую страницу сверху вниз и страшно зарычал: «Эти мозги сгнили!»
Все же в итоговых оценках алгебра была зачтена, но мне хватило ума и достоинства не благодарить учителя, изменившего ради меня своим принципам и должностным обязанностям.
Накануне последнего итогового экзамена в том году произошел злополучный инцидент между Гильермо Лопесом Геррой, мной и преподавателем Гонсало Окампо, связанный с пьяной ссорой. Хосе Паленсия пригласил нас позаниматься в свой номер в отеле, который был колониальным шедевром с идиллическим видом на цветущий парк и церковь в глубине. Поскольку это был единственный экзамен, который еще предстояло сдать, мы гуляли до вечера и вернулись в лицей после многочисленных заходов в таверны и бордели. Преподаватель Окампо, ответственный за соблюдение правил поведения, сделал нам выговор в связи со временем возвращения и нашим состоянием, а мы оба хором осыпали его бранью. Его гнев и наши крики взбудоражили весь дормиторий.
Преподавательский состав лицея вынес решение, что Лопес Герра и я не можем быть допущенными к итоговому экзамену. Это означало, что по крайней мере в том году мы не закончили бы обучение. Мы никогда уже не сможем узнать, какие тайные переговоры вели учителя, но в полном единодушии они тесно сомкнули свои ряды. И лишь ректор Эспития взял на себя ответственность за произошедшее и посчитал своим долгом решить проблему на свой страх и риск. Он добился невероятного — чтобы нам была предоставлена возможность сдать экзамен в министерстве образования в Боготе. Ректор лично сопровождал нас и находился с нами, пока мы письменно отвечали на экзаменационные вопросы, которые там же и оценили. Притом превосходно.
Должно
5
Никогда бы не поверил, что мой первый рассказ напечатает «Эль Эспектадор», газета Боготы, в своем литературном приложении «Фин де ла Семана» всего через девять месяцев после того, как я получил степень бакалавра. Тогда это было наиболее интересное и уважаемое издание. Сорок два дня спустя напечатали и второй рассказ. Но больше всего меня поразил отклик Эдуардо Саламеи Борда, Улисса, по тем временам самого тонкого, чуткого к молодым талантам критика, директора литературного приложения, он был и заместителем директора газеты.
Рассказывать о моей тогдашней жизни совсем не легкая задача, настолько она была удивительна. В начале того года я поступил в Национальный университет Боготы на юридический факультет, конечно, с согласия родителей.
Жил я тогда в пансионе на улице Флориан, в самом центре города. Обитатели пансиона были в основном с Атлантического побережья. В часы фиесты, вместо того чтобы зарабатывать на жизнь, я запоем читал книги либо у себя в комнате, либо в том кафе, где дозволялось чтение книг.
Литературу я выбирал наудачу и вслепую. Друзья, чей карман позволял покупать книги, давали мне их почитать на крайне короткий срок. Я проводил ночи без сна, дабы вернуть книги вовремя. Это были совсем другие произведения, чем мне приходилось читать в лицее Сипакиры, имена тех авторов украшали пантеон классической литературы, эти же писатели были мне неизвестны, и я проглатывал их книги, недавно напечатанные в Буэнос-Айресе, как голодный горячий хлеб. Только что был отменен запрет на издания книг, действовавший во время второй европейской войны. Ночами я открывал для себя счастье чтения уже известных в мире Хорхе Луиса Борхеса, Дэвида Герберта Лоуренса, Олдоса Хаксли, Грэма Грина, Честертона, Вильяма Айриша, Кэтрин Менсфилд и многих, многих замечательных авторов.
Только что вышедшие книги выставлялись в витринах недоступных для меня книжных магазинов. Спасали студенческие кафе, тогдашние центры культурного обмена, в том числе и книгами, особенно среди студентов из провинции. В этих кафе за многими из нас годами сохранялись места. Здесь студенты имели возможность получать на свое имя корреспонденцию и даже почтовые переводы. Душевная помощь хозяев заведений или их работников была серьезной поддержкой для множества бездомных студентов, получавших высшее образование в столице. Молодые люди со всей страны ценили эту поддержку, быть может, даже выше помощи каких-нибудь тайных покровителей.