Жить, чтобы рассказывать о жизни
Шрифт:
Наконец благодаря Хосе Фаленсии я нашел нежданное пристанище в доме прекрасных сестер Усе и Лили Альбар-расин и через три дня уехал в Картахену на хромом автобусе из почтового агентства. Мой брат Луис Энрике находился в ожидании работы в Барранкилье. У меня оставалось не более восьми песо, но Хосе Фаленсия обещал мне привезти еще немного ночью. В автобусе не было пространства даже для того, чтобы стоять, но водитель позволил ехать трем пассажирам на крыше и сидеть там на своих пожитках за четверть цены. Именно в такой странной ситуации, под прямым солнцем, я осознал, что 9 апреля 1948 года в Колумбии начался XX век.
6
Вконце
— Ля Эроика, что переводится как — героическая! Это символическое название, под которым была известна Картахена де Индиас благодаря величию своего прошлого. Но я ее не видел, потому что едва мог дышать в костюме из черного сукна, который носил, не снимая, с 9 апреля.
Два других моих гардероба постигла та же судьба, что и печатную машинку в «Монте де Пьедад», но достойная версия для моих родителей была, что машинка и другие бесполезные личные вещи пропали вместе с бельем в суматохе во время пожара. Дерзкий водитель, который в течение поездки насмехался над моим разбойничьим внешним видом, блаженствовал, пока я топтался, озираясь вокруг в поисках города.
— Этот город отымеет тебя в задницу! — крикнул он мне при всех. — И будь осторожен, там награждают мудаков.
Картахена де Индиас действительно находилась сзади и стояла на том месте вот уже почти четыреста лет. Но мне было нелегко представить ее в половине лиги от низменного берега, скрытую за легендарной крепостной стеной, которая защищала ее от язычников и пиратов в ее великие времена, и в конце концов закончилось тем, что она исчезла в дикорастущих зарослях растрепанных ростков и в ворохе желтых колокольчиков.
Так что я присоединился к суматохе пассажиров и потащил чемодан через заросшее кустарником поле, покрытое ковром живых крабов, чьи панцири гремели, как петарды, под подошвами ботинок.
Было невозможно не вспомнить об узлах с бельем, которые мои приятели побросали в реку Магдалену в мою первую поездку. Или о траурном бауле, который я тащил через полстраны, плача от бешенства, в первые годы моего обучения в лицее, и который в конце концов выбросил в пропасть Анд в честь моей степени бакалавра.
Мне всегда казалось, что я получил что-то от чужой судьбы в виде незаслуженного груза, и мне не хватило моих уже долгих лет, чтобы разувериться в этом.
Едва мы начали смутно различать в густом тумане очертания некоторых куполов церквей и монастырей на закате дня, как на нас налетел шквал летучих мышей, которые летали вровень с нашими головами и только благодаря своей инстинктивной осторожности не сбили нас с ног на землю. Их крылья колотились, издавая беспорядочное громыхание, и они оставляли на своем пути страшную вонь. Охваченный паникой, я бросил сумку и узел с вещами и замер от страха
— Читай «Величает душа моя Господа»!
То есть сокровенную молитву, дабы избежать нападения дьявола, отвергнутую церковью, но почитаемую великими безбожниками, в моменты, когда они уже не могли оправдать своего собственного богохульства. Женщина поняла, что я не умею молиться, схватила мою сумку за другой ремень, чтобы помочь мне нести ее.
— Молись со мной, — сказала она. — Но только так: с искренней верой.
Таким образом, она мне прочитала «Величает душа моя Господа» стих за стихом, и я повторил их вслух со священным трепетом, которого я больше никогда не испытывал. Стая летучих мышей, хотя сейчас мне трудно поверить в это, исчезла с неба прежде, чем мы закончили молиться. И тогда остался только оглушительный шум моря, доносившийся со скалистого берега.
Мы пришли к Пуэрте дель Релох. В течение ста лет там был подъемный мост, который соединял античный город с предместьем Гетсемани и с другими густонаселенными бедными кварталами, затопляемыми во время прилива, но мост поднимали в девять часов вечера до рассвета. И население изолировалось не только от остального мира, но также и от истории.
Говорили, что испанские колонисты построили тот мост из-за страха, что беднота предместий может пройти тайком в полночь, чтобы им спящим отрубить головы. Несмотря на это, нечто от их изумительного изящества должно было остаться в городе, потому что мне достаточно было сделать шаг за крепостную стену, чтобы увидеть город во всем величии в бледно-фиолетовом свете в шесть вечера, и я не смог и не хотел подавить в себе ощущения, что я родился заново.
Оно не уменьшалось. Начало недели я провел в Боготе, шлепая в топях крови и грязи, заваленных грудами безымянных трупов, оставленных среди дымящихся развалин.
И вдруг мир стал другим в Картахене. Не было следов войны, которая опустошила страну, и мне с трудом верилось, что сладкое одиночество без боли, бескрайнее море, огромное радостное чувство я испытываю всего через неделю в той же самой жизни.
Я столько слышал, как о городе говорили, что сразу же узнал маленькую площадь, где останавливались экипажи с лошадьми и повозки с грузом, которые тащили ослы, а в глубине — галерею аркад, где народная торговля была самой интенсивной и оживленной. И хотя она так и не была признана официально, она была последним действующим центром, душой Города с самого его возникновения.
Во времена Колонии она называлась галереей Торговцев. Отсюда управляли тайными нитями работорговли и здесь готовили заговоры против испанского господства. Позже ее называли галереей Писарей из-за молчаливых каллиграфов в суконных жилетах и съемных нарукавниках, которые писали любовные письма и разного рода документы для неграмотной бедноты.
Было много продавцов случайных книг из-под полы, особенно произведений, осужденных инквизицией, и думается, что они были оракулами креольского заговора против испанцев. В начале XX века мой отец имел обыкновение облегчать свои поэтические порывы написанием любовных писем в галерее. Кстати сказать, он не преуспел ни в одном качестве, ни в другом, потому что некоторые ловкие клиенты, по правде беспомощные, просили Христа ради, то есть бесплатно, не только написать любовные письма, но и сверх того пять реалов для почты.