Жить и помнить
Шрифт:
— Екатерина Михайловна хочет поговорить со Станиславом и Янеком.
— О чем?
У Ванды во рту шпильки, и она картавит:
— Екатерина Михайловна была с Элеонорой за несколько минут до убийства. Возможно, Элеонора ей что-нибудь сказала.
— Ничего Элеонора не могла сказать.
— Почему ты так думаешь?
— Тут другое. Но что?
— Зачем ломать голову. Пойди к Екатерине Михайловне и спроси.
Каждый спасается, как умеет. Ящерица обрывает хвост, обращаясь в бегство. Скорпион в минуту опасности смертельно кусает
— Ванда, я хочу с тобой поговорить откровенно. Не кажется ли тебе странным поведение Екатерины Михайловны?
От неожиданности Ванда уронила на пол шпильку.
— Не понимаю!
— Как бы тебе объяснить. Не сыграла ли она свою роль в убийстве Элеоноры?
— Что ты несешь! Ненормальный!
Юзек не ожидал такого искреннего возмущения. Не рано ли открывать карты?
— Ты не думай… Я не утверждаю. Напротив, мне самому кажется такое предположение невероятным. Но некоторые факты…
— Какие факты? — в упор смотрит Ванда. Глаза злые и горят, как у кошки в темноте. — Какие факты? Ты скажи, какие факты? Идем сейчас же к Станиславу!
Мокрыми от пота стали спина и ладони. Особенно ладони. У него всегда потеют ладони, когда он волнуется.
— Что ты, Ванда! Я пошутил.
— Странные шутки. Где ты научился так шутить? Не там ли?..
Теперь нет сомнений. И Ванда знает! Ее «не там ли» говорит ясней ясного: знает. Юзек попытался выдавить не то усмешку, не то угрозу:
— Намек?
Неожиданно Ванда выпалила фразу, которая, как взрывчатка, уничтожила все мосты к отступлению.
— Боюсь, что Элеонора была права, когда говорила о лагере.
— Что ты мелешь, психопатка!
— Не хочу больше с тобой разговаривать!
— Отлично! Я знаю, что наговорила Элеонора Екатерине Михайловне! Никто только не поверит. Фактов нет. А у меня есть улики против русской!
— Против Екатерины Михайловны? Ах, вот оно что! Теперь все понятно.
— Ты лучше посоветуй Курбатовой не трепать лишнего. А если она решила идти в управление государственной безопасности, то пусть там скажет: я, жена покойного майора Курбатова, признаюсь, что на почве ревности выстрелом из револьвера убила любовницу моего мужа Элеонору Каминьску.
— Ты с ума сошел! Идиот!
— Где была Курбатова в день убийства между шестью и восемью часами вечера? В городском парке! Когда была убита Элеонора? Между шестью и восемью часами. Где была убита Элеонора? У могилы Курбатова. Какой пистолет был найден в кустах? Русский. Согласись, что все это может бросить тень на ее репутацию. Следствие, допросы, очные ставки. Зачем ей иметь столько неприятностей? Пусть не вмешивается в чужие дела и уезжает в Советский Союз вместе с ударником Петром Очеретом. Так будет лучше.
Ванда побледнела от возмущения:
— Ты жалкий провокатор. Не Екатерине Михайловне, а тебе мешала Элеонора. Курбатова советская женщина. Понимаешь — советская! Ее не испугает твоя клевета. А убийцу
Но Юзек уже не слушал сестру. Он смотрел в окно с таким выражением лица, словно увидел там свою смерть: к их дому подходил Шипек.
4. Если ты друг
Шипек не спал всю ночь. Кряхтел, вздыхал. Время от времени вставал и, шлепая босыми ногами по холодному полу, шел в кухню. Впотьмах доставал из шкафчика узкогорлый пузатенький графинчик. Звякало стекло о стекло, легонько булькала водка. Шипек возвращался в спальню. Снова скрипела старая кровать, слышались вздохи, невнятное бормотание. Снова экспедиция на кухню. И так всю ночь.
Может быть, он ошибся? Может быть, скрылся в кустах не Юзек Дембовский, а совсем другой человек? В темноте легко обознаться! А он возведет поклеп на невиновного. И какой поклеп! В убийстве невесты брата. Нет, тут надо все хорошенько обмозговать, взвесить, проверить.
Только под утро решил: пойду к Феликсу. Расскажу о своих подозрениях. Две головы — лучше. Да и Феликс не посторонний человек. Отец!
Хотя решение было принято, все же к дому Дембовских Шипек шел неверной походкой человека, хватившего добрый келишэк старки. В окне заметил Юзека. Вот и хорошо. Сразу все выяснится. Конец сомнениям и подозрениям!
Старый Феликс был угрюм, как Карпаты в ноябре.
— Заходи, Шипек! Только дом у нас в трауре. Горе!
— Знаю. Вот и пришел к тебе, как к старому другу.
— Благодарю. Ты всегда был добрым товарищем.
Шипек тяжело опустился на стул. Закурил. Он никогда не был дипломатом. Всю жизнь рубал уголь, пил старку, говорил, что взбредет на ум. Сейчас же надо подбирать выражения, следить, чтобы с языка не сорвалось лишнее слово. И с кем! С Феликсом Дембовским! Есть от чего вспотеть старому шахтеру. Начал издалека:
— Сколько лет ты меня знаешь, Феликс?
— Много. Ты пришел на шахту пятнадцатилетним парнем. Ну, вот и считай.
— Значит, давно знаешь?
— А что такое?
— Был ли случай, чтобы Шипек сказал о ком-нибудь лишнее? Покривил душой?
— Странный у тебя разговор сегодня, Шипек.
— У меня сегодня болит сердце. — Шипек для большей убедительности приложил к груди черную и широкую, как ласт, руку. — Не спал всю ночь. Лежал и думал: могут ли обмануть человека собственные глаза?
Феликс встревожился:
— Никак не пойму, что у тебя на уме. Любишь же ты разглагольствовать!
Шипек вздохнул:
— Поднеси-ка лучше келишэк. Сердце печет.
— С этого и начинал бы, дружище, — успокоился Феликс, — а то напустил туману. — Достал из буфета графин, рюмку. — Так-то лучше будет.
— Может, со мной выпьешь?
— Нельзя. Сам знаешь, врачи запретили.
Шипек выпил, но не крякнул, как обычно, не сказал всенепременное: «Сто лят!» Заговорил трезво:
— Сядь, Феликс, да послушай, что я скажу.