Жить из основы Бытия
Шрифт:
«Нет ни творения, ни разрушения,
Ни судьбы, ни свободной воли,
ни пути, ни достижения;
это и есть окончательная истина».
Рамана Махарши
Протекание сквозь
Лучшая реакция на отрицательную эмоцию – это позволить ей самой себя освободить, оставаясь в недвойственном осознавании, свободным от алчности и отвращения. Если мы сможем это сделать, эмоция пройдет сквозь нас как птица, пролетающая сквозь пространство; не останется никакого следа ее полета. Эмоция возникает и затем
Тензин Вангъял Ринпоче, «Тибетская йога сна и сновидений»
Я прочитал это у тибетского ламы Тензина Вангьяла Ринпоче. И сказал сам себе: «Да, конечно, я смогу это сделать». Потому что после почти целой жизни, в течение которой меня водили за нос все так называемые отрицательные эмоции, я нашел Безголовый Путь.
Действительно, у меня, плененного в огромном колесе самсары, нет выбора, однако я волен время от времени выходить из этого колеса, пусть сначала и на короткое время. (Или, проводя аналогию с христианским крестом, я переживаю свою индивидуальную жизнь в качестве горизонтального, ограниченного временем путешествия положительных и отрицательных эмоций, от которых никуда не деться, но я могу в любой момент пробудиться к вертикали, к Тому, Кто Я, пересекающему горизонталь в качестве Чистого Осознавания в союзе с Богом.)
И что это за Безголовый Путь? Просто осознавание – переживание на собственном опыте – того, что у меня нет головы и, таким образом, нет и никакого носа, за который меня можно было бы водить!
Все донельзя просто. Когда я отбрасываю свои предвзятые представления о себе и о мире и начинаю видеть, как видит маленький ребенок, мне остается увидеть лишь очевидное, лишь явную данность. Ответ на самый открытый в мире секрет находится прямо под носом, которого у меня никогда не было. И я убеждаюсь в этом, смотря вниз на эти маленькие ступни, приклеенные к чему-то, что кажется вертикальным клочком земли, ниже – на укороченные ноги, на талию, на грудь – все это вверх ногами – спускаясь еще ниже, до… чего? До этого светящегося ничто, где ранее, как я воображал, у меня находилась голова.
Разворачивая процесс в обратную сторону, я не спеша скольжу взглядом вверх, одновременно наблюдая за этим чистым осознаванием, и вижу, что это ничто до краев наполнено всем моим окружением – в моем случае моим расположенным вверх тормашками телом и землей. Скользя взглядом еще выше, я охватываю заборы, деревья, холмы и вон те горы на горизонте. Чтобы измерить величину этого моего огромного единственного глаза, я широко раскидываю руки и, смотря прямо перед собой, слегка сдвигаю их вперед так, что они едва видны. Теперь я держу это огромное пространство и все, что оно в себя вмещает. Я вижу, какой я огромный; мои руки простираются до краев мира и за его пределы. Так созерцая, я приветствую все, чем являюсь, каждое насыщенное, красочное и прочувствованное явление. И, более того, я вижу, на что я на самом деле похож (что одновременно шокирует и воодушевляет), на крест. Эти руки – не мои руки, а Его. Это тело, и каждая частица этого волшебного представления, происходящего передо мной, находится в Нем и Им и является.
Как так получилось? Что я сделал, чтобы заслужить эти благословенные дары? Я просто отошел в сторону и не мешался, раскинул руки, посмотрел, а остальное случилось само собой.
И теперь, смотря еще выше, я вижу голубое небо, проплывающее мимо одинокое облако, а на востоке – ястреба, кругами поднимающегося все выше и выше в восходящем потоке воздуха. Мысли, эмоции, все, что я вижу и слышу и чего касаюсь, – все это просто проходит сквозь меня.
Письмо сыну
Твоя сестра рассказала мне, что с тобой случилось. Я не получал от нее вестей четыре года, и
А ты? Сколько лет прошло с твоего последнего посещения – десять? Тебе тогда было семнадцать, ты был старшеклассником, в футбольной куртке, на голову выше меня, и ты улыбался мне сверху вниз. Мне казалось, что я лопну от гордости за тебя. Я хотел бегать от столика к столику и говорить каждому знакомому заключенному: «Это мой сын. Вон там – мой мальчик!»
А до этого тебе было восемь лет, и я был на воле. Воспоминания разбросанные, но яркие: Лос-Анджелес, пустой участок земли рядом с домом, ты со своей бейсбольной перчаткой и я, бросающий мячи, которые ты не мог поймать. А как ты сиял, когда наконец у тебя получалось!
А еще раньше – все эти годы в Мексике, когда вы с сестрой были единственными североамериканцами на школьном дворе, но перекрикивались на испанском, будто это и был ваш родной язык. Я помню, как мы впервые отвезли вас на юг – я был в бегах – я и твоя мама в украденном доме-фургоне, через Баху к Ла-Пас, через Калифорнийский залив на пароме во время шторма, когда морской болезнью страдали все, кроме тебя и членов команды, даже наша кошка. Я ненавидел эту поездку. Я ненавидел ночлег в горном городке, который вонял свиньями, и когда я зашел проверить тебя в спальне, ты был облеплен мухами. Ты крепко спал, а мухи выползали у тебя изо рта. Господи, я подумал тогда, что ты умер. Ведь ты был младенцем!
А ты слышал историю своего рождения? Наверное, нет. Это удача, что вы с мамой выжили. В тот день я отвез ее в больницу, не подозревая ни о какой опасности. Был рутинный осмотр, ультразвук… и вдруг ее срочно повезли в операционную, оставив меня в коридоре, потрясенного и растерянного. А позже, в больничной палате – я не мог этому поверить – она призналась, что за неделю до этого, на девятом месяце, она переспала с одним моим другом и что она – ты – подцепил заразу. Я был в такой ярости, что ничего не видел перед собой; я не видел ни ее, ни тебя. Знаешь, что я сделал? Около часа я бесцельно катался на машине. А затем, оказавшись в незнакомом жилом районе, остановил машину и взял то, что в тот момент попалось мне в руки, – плитняк из чьего-то двора – и швырнул его в чье-то окно. За мной погнался какой-то человек. Ия заплатил ему тысячу долларов, чтобы он не подал на меня в суд.
Так что ты не был моим любимчиком. Это была не твоя вина, но ты этого не знал. Много лет я носил в себе это калечащее недоверие к твоей матери; я даже сомневался, мой ли ты сын. Но, возможно, дело было не в этом. Может быть, просто то неэгоистичное пространство, которое еще оставалось в моем сердце, еще до твоего рождения заняла твоя сестра.
И вот, когда тебе было восемь лет, я угодил за решетку, и твоя мама писала мне в записках, что ты был весь в меня: ходил как я, смеялся моим смехом, щурился моим прищуром. Но я вовсе не хотел, чтобы ты походил на меня; ты мне не нравился, я даже тебя ревновал. Но больше всего я надеялся, что ты будешь другим, что ты прорвешься к свободе. Год за годом, с момента твоего последнего посещения, когда я уже больше от тебя ничего не слышал, я хотел, чтобы ты был свободным.
А вместо этого я узнаю, что ты стал принимать наркотики, бросил школу, забрался к кому-то в дом, и что тебя поймали. Позже, на испытательном сроке, тебя вновь поймали и посадили в тюрьму. Ты отбывал срок в пожарной команде, тебя досрочно освободили за хорошее поведение, ты нашел квартиру и работу. Но на этом история обрывалась: я потерял тебя из виду, ничего не слышал о тебе от твоей сестры, ты куда-то пропал.
До настоящего времени. Теперь же ты повсюду. Ты часто бываешь в моей камере. Поздно ночью ты сидишь и пристально на меня смотришь или вдруг неожиданно перемещаешься, дрожью проникаешь в меня через мою кожу, чтобы чувствовать то, что чувствую я, и видеть то, что вижу я. И Здесь, как ни странно, ты меня утешаешь.