Житейские воззрения кота в новом варианте
Шрифт:
— Даже этого ты не можешь, когда хочешь!
Сообщил ли я вам уже, что фрау Анита называет меня «кот»? В этом обращении нет ничего ошибочного. Но какому человеку понравится, если, обращаясь к нему, его назовут «человек»? Если у вас есть свое собственное имя, как, например, в моем случае — Макс, то вас должно раздражать, когда вас лишают этого сугубо личного прозвания, выделяющего индивидуум из всего рода. Пусть уж лучше пользуются тем — неточным, конечно, но зато благожелательным — обращением, которое выбрала Иза: она называет меня Максимилианом и говорит, что так звали одного императора; я нашел его в энциклопедии и успокоился: ведь ясно же, весь мой облик от белых кончиков прекрасных усов до самого последнего из острых коготков дышит рыцарством, — на том мы и порешили, хотя упомянутая выше черная кошка считает мое великодушие слабостью и просто помешалась на этой идее. О, если бы я так же хотел, как могу! «Мой маленький тигр!» — обращается ко мне иногда фрау Анита, что мне не так уж неприятно слышать, а узоры на моем лице, эти черные и рыжеватые лучи, идущие от носа и рта, доказывают, что мой род ведет происхождение от хищников. Но вот уж серым меня, вопреки утверждению людей, никак не назовешь, о нет! Все дело в том, что их притупившиеся органы чувств просто не в состоянии воспринять все богатство утонченного рисунка моей шерсти — черных продольных
Мой читатель, неведомый мне друг из грядущего столетия, давно уже должен был заметить, что в своих записках я свободно перемещаюсь в пространстве и во времени. Хронология только мешает. Пусть же он проследует за мною назад к той части забора возле кустов symphoricarpus albus, или снежной красавицы, как именуют в народе это растение, где в предвечерний час черная кошка так рассердилась на меня за правдивые слова: «Кот — существо таинственное!» В кратчайший срок она успела прошипеть невероятное множество оскорбительных слов, которые я постарался пропустить мимо ушей. Я уже давно оставил попытки объяснить этой кошке, этой обольстительной, но в сексуальном отношении, как, впрочем, и во всех остальных, не соблюдающей никаких устоев особе, что ее агрессивность свидетельствует о слаборазвитой сублимации инстинктов, а властолюбивые ее претензии, весьма возможно, проистекают от рокового выбора имени, бросившего мрачную тень на ее детство и давшего первые ростки тех комплексов, от которых она пытается сейчас освободиться, сорвав зло на мне.
Наконец-то пришло время написать такие слова: ту кошку зовут Наполеон.
Всем хорошо известно, что недостаточная осведомленность человека в области физиологии связана с его желанием «добрым, отзывчивым быть» и отречься от своего происхождения из царства животных. А если еще вспомнить о вполне объяснимом предпочтении, оказываемом обычно мужскому полу, то тогда, видимо, станут понятными причины ошибочного диагноза, который предшествовал тем фатальным крестинам. И все-таки: почему именно Наполеон? Из мазохистских побуждений? Из желания, отыгравшись на невинном животном, избавиться с помощью выбора его имени от собственного властолюбия, желания, которое едва ли было удовлетворено?
Но весьма сомнительно, чтобы и наши соседи Беккельманы в своем поведении руководствовались теоретическими трудами по психологии, как это присуще нашему брату. Трудно отделаться от впечатления, что эти люди вслепую прямой дорожкой идут за своими побуждениями (это предполагает и фрау Анита), производят на свет детей (сынков — Иоахима и Бернгарда — и дочку, которую дети во всей округе называют Какой-Макакой, хотя ей уже скоро семнадцать и она не знает, как бы еще укоротить свои мини-юбки, что справедливо отметила фрау Анита) и, когда это их больше не устраивает, попросту разбегаются в разные стороны. Кто еще на такое способен! — недоумевает фрау Анита. А вдобавок, подумать только, и после развода оставаться в одной квартире, как это вот уже три месяца делают Беккельманы! На такое, говорит фрау Анита, она не была бы способна никогда и ни при каких обстоятельствах, а я добавлю от себя, что и я тоже на это не способен. А тем временем кофейный «Трабант» нового поклонника фрау Беккельман то и дело появляется в любое время суток у дверей общей квартиры бывших супругов, и тогда слышится тот непристойный гудок, который фрау Анита ненавидит больше всего на свете. Мне довелось собственными глазами видеть, как господин Беккельман отворил окно и сообщил — дружелюбнейшим, заметьте, тоном! — своему преемнику, что жены нет дома, на что тот ответил благодарным прикосновением к козырьку кожаной фуражки, достал из машины бутылку, завернутую в папиросную бумагу, и предложил строительному рабочему Беккельману опрокинуть вместе стаканчик-другой вина.
Вот что значит не знать границ в моральной распущенности!
Возвращаясь к кошке Наполеон, скажу, что она, к сожалению, не интересуется психоаналитическим объяснением причин выбора ее имени. Ей абсолютно безразлично, как ее зовут, утверждает она. Но ей, мол, не безразлично, перестану ли я под предлогом служения науке уклоняться от элементарнейших отцовских обязанностей. Это, разумеется, лишь краткий и очищенный от деталей пересказ ее длинной речи, внимая которой я прибегнул к испытанному средству: лег, расслабился и стал посылать себе сладостные приказы, и они, покатившись по хорошо пригнанным рельсам рефлексов, не замедлили оказать свое действие.
— Я совершенно спокоен, — говорил я себе. — Я чувствую тяжесть и теплоту во всех членах (я и в самом деле это чувствовал!). Мой пульс бьется ровно. Лоб ощущает приятную прохладу. В солнечном сплетении — теплые токи. Я счастлив. Жизнь прекрасна.
Еще в апреле этого года кошка Наполеон обладала достаточной властью, чтобы заставить меня страдать. Тем временем я пришел к выводу, что вожделение — вечный источник страданий и страхов и что тот, кто хочет избавиться от них, должен освободиться от похоти. Voila [3] . С этим покончено. Слишком поздно, скажете вы, ибо моя необузданность успела меж тем принести плоды. Нет, не стыжусь я перед лицом грядущих поколений заявить во всеуслышание, что мое простодушное отцовское сердце забилось учащенно, когда однажды утром кошка Наполеон привела в кухню Барцелей четырех ребятишек: забавнейшие созданьица, из коих двое — мои точные копии. Такое великолепное подтверждение законов наследственности, сформулированных Менделем, наполнило мое сердце тихой гордостью, но у меня не было времени предаваться раздумьям о генетике или о сути наполеоновской тактики, благодаря которой противная сторона под покровом материнства с невиннейшим видом и без всякого риска для себя вторглась на мою собственную, мою исконнейшую территорию. А времени у меня не было потому, что мне нужно было сосредоточиться на одной мысли: как бы смягчить тяжкий удар, нанесенный Барцелям открытием, что животное, принадлежавшее, по общему мнению, к мужскому полу, принесло потомство. Фрау Анита первой оценила случившееся, а спустя несколько знаменательных минут мой профессор взглянул мне в глаза, и во взоре его не было упрека, но был вопрос. Я же, оснащенный знакомством с книгой «Любовь без покровов», лежащей под подушкой у Изы, твердо, по-мужски выдержал его взгляд. Мой профессор простил меня.
3
Вот (фр.).
Юная Иза, должен заметить, разразилась весьма неуместным хохотом. Изе было указано на это. А фрау Анита со свойственным
Но хватит болтать на темы из интимной жизни!
Вряд ли я ошибусь, высказав предположение, что аббревиатура Сисмаксздор знакома любому нашему современнику, и если я ее расшифровываю, то делаю это только для инопланетян, в чьи руки в далеком или близком будущем могут попасть мои труды. Аббревиатура эта означает: Система Максимального физического и духовного Здоровья. Ясно, что речь идет о неком подразделе Тотчелсчаса, а мне на долю ведь выпало несказанное счастье сформироваться у очага того славного мужа, который создал Тотчелсчас и руководит им поныне. Когда я появился в доме Барцелей, работа над ним шла полным ходом. Все факторы, идущие на пользу или во вред духовно-физическому здоровью, были учтены в огромнейшей картотеке, занимающей целую стену кабинета профессора, внушительном блоке из тридцати шести белых ящичков, которые на ночь скрепляются железными прутьями, замыкаются и сверх того еще опечатываются. Трое ученых, в чьем присутствии я не только научился читать и писать, но также и начал заниматься своими особыми математическими, логическими и социопсихологическими изысканиями, напряженно трудились над тем, чтобы все частные сведения, дающие обильную информацию, свести воедино, создав цельную систему, сиречь Сисмаксздор. Прошло немного времени, и я почувствовал себя в состоянии оказать им помощь, не нарушая при этом моего железного принципа: «Никого не посвящай в свою плодотворную деятельность!» Моим поприщем стала картотека, где, как солдаты в строю, застыли в своих ящичках белые, розовые и желтые карточки, которые только и ждут, чтобы их вытащили и повели в бой за Сисмаксздор под командой рубрик, обозначенных на лицевых стенках ящичков. Рубрик много, например, «Радости жизни», или «Издержки цивилизации», или «Секс», «Семья», «Досуг», «Питание», «Гигиена». В общем, одно только изучение карточек уже дает возможность внечеловеческому существу узнать все, что нужно, о жизни рода людского. Но однажды мой профессор застал меня во время этих занятий и, так как мне известно, что и ему тоже свойственно представление людей о невосприимчивости животных к просвещению, то я мгновенно сунул карточку, которую держал в лапах, в первый попавшийся открытый ящичек и притворился спящим. Таким образом, «Приспособляемость», которую я вытащил из ящичка «Социальные нормы», была причислена к «Радостям жизни», а мой профессор, который, конечно, приписал эту находку себе, назвал ее гениальной и сделал одной из главных основ Сисмаксздора. Вдохновленный этим успехом, я развернул систематическую деятельность по стимулированию творческих случайностей, так что ныне могу без ложного стыда именовать себя одним из творцов Сисмаксздора.
Так чего же мы все-таки добиваемся? Не больше, не меньше, как исчерпывающего программирования того отрезка времени, который люди обозначили устаревшим словом жизнь. Трудно поверить, но это действительно так (обращаюсь к моим будущим читателям из других галактик): вплоть до нашего столетия у человечества каким-то образом сохранилось небрежное, а может быть, даже мистическое отношение к данному отрезку, и таким образом появились беспорядок, трата времени, нерациональное расходование сил. Поэтому Сисмаксздор, вырабатывавший с помощью самой современной вычислительной техники логичную, закономерную, единственно правильную систему рационального образа жизни, отвечал настоятельному требованию дня. И что ж тут странного, если при слове «компьютер» лицо моего профессора начинает светиться каким-то внутренним светом, и это просто-таки захватывающее зрелище, хотя оно и дает доктору Хинцу, специалисту в области кибернетики, повод улыбнуться своей насмешливой улыбкой и обронить замечание, что, мол, незачем испытывать такой же священный восторг перед вычислительной автоматикой, какой первые христиане испытывали перед учением о подвиге Спасителя. В конце концов мой профессор был вынужден, несмотря на свою сдержанность, напомнить Хинцу, который моложе его на целых десять лет, что тот совсем недавно на одной важной конференции выступал как раз в его, Барцеля, духе, подчеркивая безграничные возможности вычислительных автоматов при лабораторном воспроизведении процессов, происходящих в обществе и в нервной деятельности человека. Тут Хинц ухмыльнулся еще более открыто и договорился до того, что ведь и римские папы веками вели себя как доверенные лица Христовы, не будучи сами христианами. Дескать, только неверующий может долгое время подчинять своей воле верующих, ибо лишь у него голова свободна для мысли, а руки — для дела.
Ясно, что мой профессор, всегда побуждаемый одними этическими мотивами, не мог пройти мимо такого неуместного сравнения. Я уже предвкушал, как блестяще опровергнет он разглагольствования этого нигилиста, — а как же еще назовешь человека, ни во что не верующего? — но тут Хинц, прибегнув к запрещенному приему, спросил лукаво, разве, мол, профессор P.-В. Барцель не разделяет его, Хинца, мнение, что человечество нужно заставлять пользоваться своим счастьем.
Должен объяснить, что здесь имеются в виду последние добровольные испытания Сисмаксздора в нескольких округах и сообщение об их результатах, поступившее к создателям системы. Лишь небольшую группу испытуемых, госпитализированную и находившуюся под неусыпным надзором, удалось побудить в течение трех с лишним месяцев с грехом пополам следовать принципам Сисмаксздора. Все остальные же, хоть и не оспаривали разумных основ системы, только и делали, что нарушали одно за другим ее полезные предписания, а некоторые лица, отличавшиеся благопристойным образом жизни, под действием заветов и запретов Сисмаксздора, говорят, даже кинулись в объятия порока. Итак, вопрос доктора Хинца касался уязвимого места нашей системы, и моему профессору, чьим прекраснейшим свойством является умение смотреть правде в глаза, ничего не оставалось, как в ответ на его слова бросить в тишину своего кабинета негромкое, но достаточно отчетливое «да, разделяю».
Тут я понял: этим бесстрашным людям, желающим освободить человечество от принуждения к трагедии, самим не избежать трагических коллизий. При нынешней незрелости значительной части человечества решающий шаг в Тотчелсчас может быть совершен лишь по принуждению. А те, кто должен принуждать, — они ведь сами безобидные люди, вроде этих троих, которые, вместо того чтобы все время идти впереди других, предпочитают утром чуть дольше поспать, среди дня разок-другой подставить лицо солнечным лучам, а перед сном, после горячащей кровь телевизионной передачи, предаться законным утехам супружеской любви. Передо мною стояли мученики!