Житие Дон Кихота и Санчо
Шрифт:
Согласен, что так могло быть; но что общего имеет то, что хотел сказать Сервантес в своем «Дон Кихоте», если вообще он хотел сказать что-то, с нашим представлением об этом? С каких пор автор книги должен понимать ее лучше всех?
С тех пор как «Дон Кихот» был напечатан, издан и оказался в распоряжении всякого, кто возьмет его в руки и прочтет, книга уже принадлежит не Сервантесу, а всем, кто ее читает и воспринимает. Сервантес извлек Дон Кихота из души своего народа и из души всего Человечества и своей бессмертной книгой вернул эту душу своему народу и всему Человечеству. И с тех пор Дон Кихот и Санчо живут в душах читателей книги Сервантеса и даже в душах тех, кто никогда ее не читал. Едва ли сыщется какой-либо мало–мальски
Не так давно немецкий ученый А. Калкхофф в интересной книге («Das Chris- tus Problem») вернулся к старому тезису, у которого всегда были сторонники, о том, что Христос из Назарета исторически не существовал,8 причем ученый аргументировал свою мысль — более или менее основательно или неосновательно — тем, что Евангелия, эти апокалиптические повествования, были составлены в Риме евреями–христианами и что Христос всего лишь символ христианской Церкви, зародившейся в недрах еврейских общин вследствие социально–экономического движения. Калкхофф добавляет, что для христиан это не имеет большого значения, потому что Христос не является историческим Иисусом, образ которого стремится восстановить во всей чистоте и исторической точности либеральная протестантская школа,9 каковую автор называет «теологией жизни Иисуса» («Leben Jesu Theologie»), а является этической и религиозной сущностью, которая жила и живет в коллективном сознании христианских народов, преобразуясь, укрепляясь и приспосабливаясь к нуждам разных времен.
Я привожу здесь эти сведения не потому, что принимаю теорию Калкхоффа, не для того, чтобы оспорить ее, — я ненавижу споры, они обычно становятся образцом дурной литературы и еще более дурной философии, — а только для того, чтобы прояснить то, что думаю относительно «Дон Кихота». Никому (кроме меня, впрочем) не придет в голову отстаивать всерьез мысль о том, что Дон Кихот действительно существовал и в самом деле совершил все то, о чем нам рассказывает Сервантес, но ведь верят почти все христиане, что Христос жил и сказал то, о чем повествуют Евангелия; можно и нужно, однако, считать, что Дон Кихот существовал и продолжает существовать, жил и продолжает жить жизнью, может быть, более интенсивной и более продуктивной, чем если бы он существовал и жил обычным, заурядным образом.
Каждое новое поколение добавляло что-то к этому Дон Кихоту, он менялся и становился все значительнее. И это интереснее, чем всякие мелочи и пустяки, которые накопили в отношении «Дон Кихота» сервантисты–мазореты и им подобные; было бы интересно собрать различные суждения всевозможных писателей о том, как они понимают ламанчского идальго, различные их высказывания. В сотнях произведений действовал Дон Кихот и его заставляли говорить и делать то, чего он не делал и не говорил в сервантесовском тексте; при этом можно было бы создать образ Дон Кихота и вне книги о нем.10
И если бы Сервантес воскрес и вернулся в наш мир, он не имел бы никакого права протестовать против такого Дон Кихота, потому что его собственный — всего лишь одна из ипостасей Дон Кихота, отправная точка; это все равно как если бы мать, видя, что ее сыну выпадает судьба, о которой она и не помышляла, или же у нее отнимают его, вознамерилась бы вернуть его в детство, прижать снова к своей груди, кормить своим молоком, если уж нельзя вернуть его в собственное лоно. Сервантес дал миру Дон Кихота, а потом уже сам Дон Кихот должен позаботиться о своей жизни в нем; и хотя добрый дон Мигель полагал, что покончил с ним, и предал его земле, и представил нотариальное свидетельство о его смерти, чтобы никто не осмелился воскресить его и снова отправить в странствие, сам Дон Кихот воскресил себя, сам собою, и вот он шествует по земле и поступает на свой лад.
Сервантес написал свою
Не что иное, как нищета духа, чтобы не сказать хуже, движет некоторыми нашими критиками, старающимися объявить «Дон Кихота» только литературным произведением — сколь бы ни было велико его значение, — и готовыми обрушить презрение, шутки и нападки на тех, кто ищет в книге более глубокий смысл, чем тот, что лежит на поверхности.
Если Библия приобрела неоценимое значение, это произошло потому, что в нее много вложили целые поколения людей, которые чтением Библии питали свой дух, а ведь известно, что вряд ли в ней найдется отрывок, который не был бы истолкован на сотни ладов, каждым толкователем по–своему. И это величайшее благо. Не столь важно, хотели ли создатели книг, входящих в Библию, сказать то, что богословы, мистики и комментаторы в них находят; куда важнее то, что благодаря огромному труду поколений в течение целых веков Библия стала вечным источником советов, надежд и сердечного вдохновения. А то, что произошло со Священным Писанием христианства, разве не может произойти с «Дон Кихотом», который должен был стать национальной Библией в патриотической религии Испании?
Разве трудно соотнести незначительность, вялость, пустоту нашего патриотизма с узостью целей, нищетой духа и угнетающей пошлостью мазоретизма наших сервантистов — и критиков, и литераторов, которые изучают нашу книгу?
Я заметил, что когда в Испании цитируют «Дон Кихота», восхваляя его, в ход идут чаще всего наименее сильные и наименее глубокие места, наиболее литературные и наименее поэтические, которые менее всего могут служить точкой опоры для полета философской мысли или благородных порывов сердца. Фрагменты нашей книги, которые можно видеть в антологиях, в трактатах по риторике — сжечь бы их все! — или в сборниках отрывков, выбранных для чтения в школах, кажутся намеренно извлеченными каким-нибудь писарем или мазоретом, которые объявили войну духу бессмертного Дон Кихота, оживотворяющему его, после того как он восстал из гробницы, запертой Мигелем де Сервантесом Сааведрой, который его похоронил и засвидетельствовал его смерть.
Вместо того чтобы вникать в поэзию «Дон Кихота», то есть в то, что действительно вечно и универсально, мы обычно погружаемся в литературные особенности, в то, что является временным и частным. И в этом соотношении нет ничего более мелкого и ничтожного, чем рассматривать «Дон Кихота» всего лишь как текст на испанском языке. Этого не следует делать, так как есть много испанских книг, которые демонстрируют более чистый и более правильный язык; что же касается стиля, то в «Дон Кихоте» можно отметить некоторую искусственность и манерность.
Более того, я полагаю, что «Дон Кихот» не может служить подлинным образцом испанского языка и литературного стиля, и немало претерпели те, кто пытался подражать языковым особенностям книги, прибегая, среди прочих зацепок, к легкому и удобному способу ставить глагол в конце предложения. К самым большим неудачникам я отношу имитаторов формы «Дон Кихота»; их превзошли разве только те, кто пытается воспроизводить библейский стиль с помощью коротких фраз, непременной точки в конце каждой фразы и множества «и», стремясь много раз повторять одно и то же. И подобно тому как может возникнуть истинно библейское дуновение и пророческое вдохновение в языке и стиле книг, абсолютно отличных от священных книг иудеев, так же может явиться вдохновение и донкихотовское дуновение в языке и стиле, которые отличаются от языка и стиля Сервантеса в его нетленной книге.