Житие Одинокова
Шрифт:
Василий сидел на стуле посреди комнаты. «Вот тебе и доверился я Господу, — подумал он. — Если это и есть путь, назначенный мне Им, то что же мне теперь делать?»
Про «братание» он сразу вины не признал. В объяснительной написал, как было: отбили у немцев половину когда-то населённого, а теперь пустого пункта. Окопались. Единственный колодец — на нейтральной полосе, между нашими и немецкими окопами. И взять воду больше негде: вокруг лес на болоте, вдобавок в водоёмах трупы. Воду с тыла те, кому положено, не подвозили.
Деревенька
День терпели, на второй день фрицы не выдержали. От их окопов крикнули:
— Рус, вода берём? — им тоже, видать, не подвозили.
Тут дело такое. Окопы, наши и вражеские, в прямой видимости. Над траншеей не подняться — шлёпнут. А если есть договорённость, то можно вылезать наверх.
Комбат Одиноков думал не о том, что немцы утолят жажду. Он думал о своих бойцах: без воды человек долго жить не может, и для санитарных нужд она нужна. Разрешил.
— Берём! — крикнул рядовой Нисанов. Немец, один, вылез наверх окопа с ведром. Медленно, сторожко пошёл к колодцу. От нас Нисанов вылез, пошёл туда же. По очереди подняли снизу воду, вылили в свои вёдра. Пошли обратно.
Так было всего три раза. Откуда в дивизии узнали о происходящем, Василий не знал, и что Кирьян лично привёл в расположение его батальона снайпера, ему тоже никто не сообщал. А просто на второй день, наблюдая из окопа, он посмотрел немцу в глаза — тот улыбался, стоя прямо напротив него — и понял, что тот сейчас умрёт. Закричал:
— Не стрелять! — но поздно. Пуля угодила весёлому немцу прямо в лицо, он упал на землю уже мёртвым. Наш солдат, стоявший с другой стороны колодца, сразу, бросив ведро, метнулся к окопу, спрыгнул, а сам весь трясётся:
— Что это, товарищ комбат? Зачем?
С обеих сторон притихли. Василий пошёл по окопам выяснять, кто стрелял — из своих, говорят, никто. Вроде двоих из штаба дивизии видели в конце деревни. А через полчаса из-за леса вжарила немецкая артиллерия и миномёты, но боезапас летел над их позициями туда, во второй эшелон обороны. Оказалось, раздолбали в дым штаб дивизии.
Примчался майор Кирьян, вбежал в блиндаж к Одинокову:
— Ты что, гад? Братание с врагом устроил? — и за кобуру: — Пристрелю!
А у Одинокова в блиндаже двери нет, брезентушка висит. Высунулся из-за неё ствол ППШ, и твёрдый голос произнёс:
— Тронешь комбата, убью, мент поганый.
Кирьян про кобуру свою забыл, хвать за телефон:
— Товарищ комдив, мне оружием угрожают!..
Теперь, в кабинете следователя, навис над Василием, сипит ему:
— Кто мне автоматом угрожал? Кто? Ведь знаете! — и следователю: — Вы учтите, он покрывает того, кто планировал убийство старшего по званию.
— Не видел, кто вам угрожал, — сказал Василий. Он и впрямь не видел. По голосу — Сыров,
— А письмо? Будете отпираться, что сами его писали?
Василий прокашлялся. Хотелось пить. Проговорил сухим горлом:
— Я писал товарищу Сталину, а не вам. Вы-то тут при чём?
Кирьян протянул руку, взял со стола следователя, не спрашивая его разрешения, листок бумаги. Почитал про себя, покрутил головой, зачитал вслух:
— «Считаю необходимым доложить Вам, товарищ Сталин, о необходимости духовного окормления верующих бойцов». И так далее, в том же духе.
Развёл руками, продолжая держать листок в левой:
— Меня интересует, как же так получилось, что вы, политически грамотный командир, член партии, совершили такой странный поступок?
— А меня интересует, как же так получилось, что вы посмели перехватывать почту товарища Сталина?
— Хамит, — сообщил особист следователю, а Василию объяснил: — Пока вы находитесь в армии, вы можете обращаться к вышестоящим командирам только через своё непосредственное начальство.
— Я писал товарищу Сталину не о военных, а о духовных проблемах, как гражданин, — ответил Василий. — Вера не мешает верующим воевать за Родину, так зачем же лишать их той опоры, той почвы, от которой они питают мысли свои?
— Ты встал на почву врагов! — переходя на «ты», закричал Кирьян. — Захотел втащить в нашу Армию мракобесие, вот это… это… вражеское пособничество!
Он вытащил из кармана затрёпанную брошюрку со свастикой на обложке и со сплошь подчёркнутыми строчками внутри, стал тыкать в неё пальцами и зачитывать:
— Вот что пишут в своих брошюрках, которые немецкие захватчики сбрасывают нам с самолётов, твои любимые попы: «Кровавая операция свержения безбожной советской власти поручается искусному и опытному в науке своей германскому хирургу. Лечь под его хирургический нож тому, кто болен, — не зазорно». А? «Поручается»! Попы твои Гитлеру поручили нас резать? Да? Или вот: «Понадобилась профессионально-военная, испытанная в боях, железноточная рука германской армии». Этот поп радуется, что немец нас уничтожит! Или вот: «Новая страница в русской истории открылась 22 июня 1941 года в день празднования русской Церковью памяти Всех Святых — в земле Русской просиявших. Не ясное ли это, даже для слепых, знамение того, что событиями руководит Высшая Воля?»
Он оскалился и затряс брошюрой, как чем-то гадким.
Следователю, судя по лицу, разговор был не очень интересен. Но он дал реплику:
— В нашей стране церковь отделена от государства. Она сама по себе.
— Верующие бойцы защищают Родину, не отделяя одно от другого, — возразил Василий. — Храмы закрыты, священников нет…
— Ты кончай тут пересказывать своё письмо! — заорал Кирьян. — Читали уже, знаем! Ты отвечай, кто тебя на это подбил!