Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине

Липатов Виль Владимирович

И снова будто черемуховым корьем пахнуло, только весны этот оттепельный запах не обещал, а был щемяще-беспокойным, словно к несчастью… Разродится или не разродится? Тьфу! Костя на свет появился, когда его отец служил Советскому Союзу и толком не знал, в какой миг Настя взревет от сумасшедшей боли. Когда она рожала, Иван, как потом выяснилось, выкладывался в марш-броске на шестьдесят, потерял дыхание, приплелся на фи-нищ едва живым, но вторым. В это вот время и родился Константин Иванович Мурзин…

– Иван Васильевич, здрасьте! А мое дело плохое! – услышал

он голос молодого тракторюги Витьки Сопрыкина, который семилетку заканчивал, когда Иван в армию уходил. – Заглох возле силосной ямы.

– Где?

– На Серебрухе. Я туда вместо вас сегодня поехал, поскольку вы с утра не пришли…

– Так… Обратись к механику Варенникову. Я занят. Понял?

– Варенников в район едет… – Витька пуще прежнего затосковал. – Заглох разом, пускач тоже не заводится, а так все нормально: горючка поступает, воздух – в норме, клапана на той неделе притерты… Не заводится!

– Иди на Серебруху! – внушительно сказал Иван. – Пускач не отогревай, а нарочно заводи холодным. Это во-первых! Во-вторых, картер тоже паяльной лампой не прогревай. Не заведется, придешь ко мне домой… Вопросы?

– Я побежал!

Витька легко побежал, красиво, спортивно; так бегать Иван уже не мог – легкости не хватало. «Возьми себя в руки, старший сержант Мурзин! – командовал собой Ванюшка. – Перестань дергаться, будь мужчиной!» Наконец послышался голос матери:

– Иван! Ванюша! Заходи, заходи, сыночек.

Мать и Любка сидели тесно, рядом, лица умиротворенные, обе по-деревенски положили на колени большие руки. Живот у Любки заметно выпирал, лицо обметали коричневые пятна, глаза посветлели. А мать, конечно, Любку как жену Ивана не признала – по-прежнему не нравилась матери та Любка Ненашева, которая пошла за Марата Ганиевича и дальше, – но в смысле рождения Ивана Мурзина-младшего показывала, что вроде бы довольна…

– Беременна как беременна, – сказала знатная телятница. – Мальчонка должен народиться. Ты как решаешь? В район Любу повезешь или Зелинской дашь ход?

С чего бы Любку в район везти, если мать вроде ни о чем не тревожится?

– Мам, прости, не понимаю.

– И понимать нечего. Как бы это лучше сказать? Зелинская плохо в своем деле кумекает.

– Не поеду я в район, Прасковья Ильинична! – мягко, но непреклонно отозвалась Любка. – Будь лето, я бы на кошенине родила. И чего всполошились? Узкий таз! Тройню рожу и не охну… Подумаешь! Что я, городская? Вон Настасья Глебовна как из пушки родила, а я деревенская… Подумаешь!

Они дружно и неловко начали молчать. Иван мучился от страха, что роды опасны, мать тоже, а Любка даже не думала о родах. Родится Иван, загугукает, пузыри пустит, улыбнется, тетя Паша вовсе сдастся на милость победительницы.

«Надо сегодня Косте с Настей позвонить! – хлопотливо подумал Иван. – Ну и что из того, если я им вчера звонил? Захотел– опять звоню. Разница поясного времени – пять часов…»

– Погода должна спортиться, – озабоченно сказала знатная телятница. – По радио не передавали, но у меня кость ломит.

– Вот какая неожиданность! – вежливо откликнулась

Любка. – Только поверить не могу, что вы меня хуже всех людей считаете. – Она задумчиво покусала нижнюю губу. – Какая я ни есть, а себе цену знаю. Меня Иван сильно любит… Так что, тетя Паша, разговоры о погоде ни к чему. Внука вам ровно своих ушей не видать, если вы меня обратно не полюбите, как до Марата Ганиевича было…

Встань Любка, выпрямись, не смогла бы произнести слова так сильно, значительно, по-прокурорски, как сейчас, то есть в спокойствии.

– Так ведь я что, Люба, ведь я что… – бормотала знатная телятница. – Какое у меня отношение, какое может быть отношение… Нет никакого отношения!

– В том-то и дело, – холодно отозвалась Любка. – Так проживать трудно, теть Паш, когда на всех богов молишься.

Мать по-детски округлила глаза.

– Это кто же на всех богов молится? – пробормотала она. – Может, это я еще в школе обещала Ванюшке за него замуж выйтить? Это кто же на всех богов-то молится?

– Мам!

– Чего «мам»?

– Мамуль!

Славный это был рецепт: «Мам, мамуль…»

– Ну чего заладил…

В двери постучали, и было ясно, что это Витька Сопрыкин, который слишком быстро Сбегал заводить трактор на Серебрухе. Иван открыл двери, и действительно Витька Сопрыкин, скорый на ногу человек. «Не заводится! – было написано на его узком и длинноносом лице. – Холодный тоже не заводится!» Пройдя в комнату, он поздоровался с женщинами, стал переминаться с ноги на ногу, точно пришел просить взаймы.

– Извините! – сказал Витька.

Отослав тракториста Сопрыкина в гараж, чтоб выводил его, бригадирову машину и отправлялся на ней работать до обеда, согласно своему наряду, три километра до Серебрухи, ручейка, впадающего в Ягодную, которая приток Оби, бригадир Иван Васильевич Мурзин пробежал быстро, за полчаса. «Беларусь» стояла уже по колено в мокром снегу, тракторные сани исчезли из виду, лишь торчали голые цепи на стояках, но главное – возле трактора находились трое Ненашевых: отец, сын Аркадий, с которым Иван уходил в армию, и откуда-то взявшийся тут же Венька Ненашев – племянник. Иван Севастьянович деловито копался в тракторных внутренностях.

«Так вот через кого трактор не заводился! – успело мелькнуть в голове. – Ну ловкачи…» С появлением Мурзина Ненашевы, каждый чуть не по два метра высотой, медвежистые, угрюмые, точно не Ивана увидели, а отбившегося от стада кабана-секача, отошли от машины, двинулись на окружение, и так как Иван вел себя спокойно, окружили успешно, причем племянник Венька встал за спиной – самый здоровый был из тройки. Окружив врага, помолчали вместе с ним, потом Ненашев Иван Севастьянович сказал:

– Ты вот в чем обвиняешься, Мурзин. Моя дочь через тебя пропадает. Двух мужей ты извел, сам на генеральской дочери женился, через писателей в ученые выходишь. Ну а как ушла от тебя генеральская дочь, так ты обратно Любку портить? С той не разводишься, по телефону ей звонишь и с Любкой расписываться не хочешь?… Ты понимаешь, Мурзин, в чем обвиняешься?