Живая вода
Шрифт:
Медленный вялый дым обволакивает свалки чернеющей листвы. Но почему именно это она заметила, а не, например, взлетающих голубей? Она и их заметила, но как-то мимоходом, а старые листья бросились в глаза. Это от ее состояния в данное время. Значит, решает девочка, я сама выбираю то, что на меня должно действовать, то, что уже произошло во мне непонятно для меня, должно выразиться явным. Грустно – сжигают листья. Было б весело – взлетали бы голуби, а листья горели б сбоку. Но почему она свернула в эту улицу, а не пошла по той? Что-то же ведет ее, руководит ее вниманием и состоянием. А ее желания? Никто не поднимал ее в рань раннюю,
Вечером, уже с братьями, она вновь у фонтана. Братья, один старше, в десятом классе, другой моложе, в восьмом, веселятся вовсю. Они тоже давно не виделись и вот благодаря сестре встретились. Оба летом подолгу лежали в больницах, и вроде бы о болезнях надо говорить, о них, кстати, только и говорили их родители по телефону и в письмах, но братья о больницах вспоминают только смешное, особенно анекдоты. Один брат их знает много, но не умеет рассказывать, и девочка ехидно говорит ему: «Скажешь, когда смеяться», другой рассказывать умеет, но анекдотов не знает. Они сидят на скамье, у фонтана, все очень хорошо. Неподалеку стоят юноша и девушка, которым не нашлось места на скамьях, а скорее они просто его не искали, девушка держит в руках букет и когда брызги летят в их сторону, то подставляет под них цветы.
– Братцы, – говорит девочка, – а что ж это вы себе мотоцикл не купите?
– Куда его ставить? – отвечает один.
– Нет, я лучше бы купил телевик к фотоаппарату. Помнишь, снимал? Так вот, к нему. Знаешь, какая есть оптика? Японская!
Магнитофоны и радиотехника есть у обоих. Начинают говорить о последних записях ансамблей, спорят о певцах и певицах, называя их сокращенными именами. "Алка, – говорят они, – Челентанчик".
Фонтан все работает. Они встают и ходят по кругу, по которому ходят не они одни. Но в какой-то момент, откуда он прилетает, непонятно, но он внезапен, так как перебивает середину фразы, и девочка не помнит, о чем она говорила, она слышит звон воды, бьющейся о металл. Но этот звон не сам для себя, не для обращения слуха к нему, что-то другое, как бы собираемое вместе, сюда, к воде, музыке и свету и вместе с этим уводящее отсюда… Ничего не понятно! И необъяснимость так томит девочку, что она кажется себе ненормальной. Ведь все хорошо, что еще надо?
Братья, видя, как она резко замолчала, объясняют это ее любованием фонтаном и начинают, как в прежние ее приезды, расхваливать его.
– Я раз чуть со смеху не помер. Прошлым летом. Гроза была под вечер, страшенно воссияло, и гром как даст, как даст! У фонтана никого, он работает. Потом – бац! – оборвало свет и музыку, только осталась вода, ну, умрешь – сверху весь фонтан залило, через края лилось, а сквозь воду снизу бьют струи.
Девочка представляет этот ливень, грозу, фонтан и завидует брату, и гордится братом – все убежали, а он не бросил фонтан в трудную минуту, да так весело рассказывает, а ведь там было от чего испугаться.
– А что такое вода? – спрашивает она. – Вы ко мне с аш два о не лезьте, тут, братцы, кое-что знать надо, кроме химии. – Немного помучив их, она говорит: – Есть четыре стихии – вода, земля, воздух и огонь. Все главные. Мне папа давал читать книжки, особенно
– Ух, я бы в океане выкупался!
– И еще: считалось смертным грехом плюнуть в воду, или ее засорять, или останавливать…
– Как ты много знаешь! Мы тобой гордимся, – говорят девочке братья и смотрят на часы. Они обещали бабушке и дедушке доставить девочку не позднее десяти часов местного времени.
Первая исповедь
В Сережином классе у многих ребят не было отцов. То есть они были живы, но жили отдельно. Кто сидел в тюрьме, кто куда-то уехал и не оставил адреса. Сережин отец приходил раз в месяц и приносил подарки. Достанет игрушку, посидит, они сыграют в шашки, и скоро уходит. Даже чаю не попьет. Мама и бабушка в это время сидели на кухне.
В последнее время отец стал давать Сереже и деньги. Бабушка ворчала:
– Ишь как ловко устроился, от сына откупается.
Но Сережа любил отца. И мама, это чувствовалось, тоже его любила, хотя никогда не просила остаться. Деньги отца от Сережи не брала. А ему на что? Мороженое ему и так покупали.
– Давай деньги в церковь отнесем, – предложил Сережа. Они с мамой любили ходить в церковь.
– Давай, – сразу согласилась мама. – И тебе пора, наконец, на исповедь.
– Какие y нeгo гpexи? – вмешалась бабушка. – Куда ты его потащишь?
– А пойдем вместе, бабушка! – сказал Сережа.
– Я век прожила и уж как-нибудь доживу, – отвечала бабушка. – Я честно работала, не воровала, вино не пила, не курила, какая мне исповедь?
Мама только вздохнула. Вечером они с Сережей прочли, кроме вечерних молитв, акафист Ангелу-хранителю, а утром встали пораньше, ничего не ели, не пили и пошли в церковь.
– А что батюшке говорить? – волновался Сережа.
– Что спросит, то и говорить. Сам же знаешь, в чем грешен. С бабушкой споришь…
– Она больше меня спорщица! – воскликнул Сережа. – Она вообще так зря ругается!
– Вот уже и осуждаешь, – заметила мама.
– Даже если бабушка и не права, нельзя осуждать. Она же пожилой человек. Ты доживешь до ее лет, еще неизвестно, каким будешь.
В церкви они купили свечи и пошли в правый придел, где вскоре началось исповедование. Вначале отец Виктор читал общую молитву и строго спрашивал, лечились ли у экстрасенсов, ходили ли на проповеди приезжих гастролеров, различных сектантов… Потом вновь читал молитву, говоря время от времени:
– Назовите свои имена.
И Сережа вместе со всеми торопливо, чтоб успеть, говорил:
– Сергей!
Впереди Сережи стояла девочка его лет, может, даже поменьше. В руках она держала листочек из тетради, на котором было крупно написано: "Мои грехи". Конечно, подглядывать было нехорошо, но Сережа невольно прочел, успокаивая себя тем, что это как будто обмен опытом. Было написано на листке: "Ленилась идти в детсад за братом. Ленилась мыть посуду. Ленилась учить уроки. Ленилась мыть пол. В пятницу выпила молока".