Живая вода
Шрифт:
– По случаю аграрного события, – объяснил Деляров.
– Надо, надо.
– Садись, Афоня, – сказал Кирпиков.
– Да что вы, ребята, что вы, я так просто, выйду, думаю, покурю…
Отказ был обрядом, который хотя бы на скорую руку, но надлежало выполнить.
– Давай-давай, – велел Кирпиков.
– То есть, конечно, логично, – пригласил Деляров.
– Эх! – крякнул Афоня, соглашаясь. – Дураков в больнице лечат, а умных об забор калечат.
Через полчаса Афоня опрастывал уже четвертую бутылку, удивляясь слабости питья, негодуя за это почему-то на грузин, хотя каберне было молдавское.
– Неужели
– Меняй! – кричал Деляров, напившийся из жалости к потраченным деньгам. – Тару и нетто меняем на брутто!
А Кирпиков уже давно не пил. Морщась, он вздрагивал от шлепков Афони по спине. «Вот был мне звонок, – думал он, – и я хотел начать жить сначала, а ничего не получается, и если это никому не нужно, то у меня ничего не выйдет. Они рады, что я готов выпить, и всем лучше, что я буду как прежде, хотя прежде мне было плохо. Они отделывались от меня бутылкой, это была плата, а того, кому платят, всегда ставят ниже себя. Ведь дело не в питье, дело в унижении. Как выносили мне на крыльцо стакан, луковицу: «Спасибо вам, Александр Иваныч». Как я выпивал, шутил шутки, и вслед мне: «Ты к кому теперь, Сашка?»
Афоня сходил домой и вернулся победителем. Деляров пытался встать на голову, так как по режиму пришел час тренировки кровообращения.
– Светленькой!
– Не буду, Афоня. – Кирпиков отвел стакан.
– Лишаетесь права голоса! – снизу вверх крикнул Деляров. – Без права переписки!
– Афоня, – спросил Кирпиков, – ты купил бы мебель за три тысячи рублей?
– А кто сомневается?
– Да я.
– Хошь, – сказал Афоня, – мешок денег покажу?
– Покажи.
– Выпей, тогда покажу.
– Не буду.
– Слышь, – сказал Афоня Делярову, – брось физкультуру. Сашка не пьет, в умные записался.
Деляров встал на ноги.
– Попрошу документы, – приказал он Кирпикову и отработанным жестом протянул руку. – Попрошу. – В сумерках рубиновым светом горела багровая лысина. – Три раза не повторяю. – Лицо Делярова краснело теперь уже от усердия. – Попрошу. Разговаривать будем в другом месте.
– Со стороны кто бы зафотографировал, – сказал Кирпиков.
– Александр Иванович! – вдруг узнал его Деляров. – Мы в расчете? Попрошу расписку. В счет угощения занесите осеннюю уборку. Подпись, число. Печать необязательна.
– Так и не выпьешь? – спросил Афоня.
– Время не теряй. – Кирпиков пошел к мерину, разобрал вожжи.
– Меня спасет природа, меня оживит земля, – бормотал Деляров, садясь на борону. Хорошо, что борона оказалась книзу зубьями.
– Простынешь, – предупредил Кирпиков.
– Не вижу смысла, – отвечал Деляров.
Он засыпал. Грезилась ему широкая пойма реки, и вся – его. И идет он, Деляров Леонтий Петрович, вдоль редиски, капусты, укропа, хрена, урюка и огурцов и включает на грядках цену: 2 руб., 3 руб., 5 руб., 10, 16, 32, 700, 800 и так далее в накопительной прогрессии. Идет он, солнце светит, и уже грядок не видно, сплошные цифры, сплошные нули. «В очередь! – говорит Деляров. – В чем дело? По одному. Указываю пункты быстрого прохождения для вашей пользы: фамилия, инициалы, происхождение, род занятий. Начинаем! Кто? Картошка.
Все кружилось, туманилось в сознании Делярова. Он командовал, а на самом деле покоился на холодной, губительной для здоровья весенней земле, именно той, которая должна была спасти его.
– Питухи! – презрительно выразился Афоня. – И водка есть, а выпить не с кем.
– Как не с кем? – сказал, выплотняясь из мрака, Зюкин.
– Ва-ся! Держи.
– Собаку бы мне, – сказал Вася, приняв стакан и заранее вздрагивая. – Или бы хоть щенка.
После обилия собак, виденных у Зюкина, и после такого заявления Кирпикову стало интересно, и он попросил у Васи объяснения. Тот начал издалека:
– Меня с детства лупят. Отчим лапти плел, так колодкой по башке зафугачит – каждый раз помирал. Поэтому я и маленький, по голове ж нельзя бить – от каждого удара ребенок сседается на мачинку.
– Ты короче, – недовольно сказал Кирпиков, – а то даешь вводную.
Он невольно вспомнил, что и сам под горячую руку «учил» детей. «А меня разве не учили? – оправдал он себя. – Как еще ребра-то целы».
Позволив себе роскошь вступления, Вася перешел к истории вопроса. История была известна: жена его бьет, когда он возвращается пьяный.
– А у меня баба дело туго знает, – весомо сказал Афоня, – я мужик молодой, денежный, и она не выщелкивается.
– Я свою раскусил, – продолжал Вася. – Она по той собаке такой траур закатила, сверх нахальства. Обо мне бы хоть вполовину так пострадала в дальнейшем. Я помянул на законном основании, захорошел, да и ушел и… не с вами добавил? Ну, не важно. Домой иду, гляжу – собака. Думал, воскресла.
Афоня хлопнул в ладоши и показал Кирпикову на Васю: артист! Поглядел с сожалением на Делярова – эх, не слышит – и пошевелил его; тот пробормотал:
– Хорошо тому живется, кто записан в бедноту…
– Будете слушать? – обиделся Вася.
– Как же! Закуси. – Афоня протянул перья зеленого лука и сказал: – Дочери дали задание: вырастить лук и с линейкой наблюдать, на сколько идет вверх. Я говорю: наблюдай, но посади побольше. – И захохотал.
– Ну так вот, воскресла не воскресла, взял на руки, тяжелая, гадина, поднес к столбу, лампочка на нем горит, гляжу – совсем не тот коленкор. А, думаю, пока разбирается, я спать лягу, лежачего не бьют. И вот, братья, – Вася тряхнул волосами, – получилось событие факта, если вру, бейте по морде лица.
– Ну!
– Собаку пожалела, меня не тронула. Я это дело задробил – сейчас, если выпью, только чтоб какую скотину чтоб с собой. На зеленый свет! – крикнул Вася воодушевленно. – Собак лучше меня кормит.
– Жить хорошо стали.
– Тут другое, – сказал Вася значительно. – Это они поднимаются до людей. Жена читала: травы поднимутся до животных, а животные до человека.
– А мы докуда?
– До Бога.
– Сиди уж, Васька.
Кирпиков уж и не рад был, что остался. А выпил бы – и так же бы смеялся над Васиным рассказом, так же бы, как им, казалось, что выпивка оживляет. А в самом деле было противно. Мерин, понявший, что на сегодня пошабашили, успокоенно вздыхал.