Живая земля
Шрифт:
Глеб вдруг засуетился, подскочил, опять обдал запахом застарелого пота, грубо сдвинул в сторону блюда и подносы, одну тарелку, сравнительно чистую, обтер рукавом, поставил перед гостем. Скороговоркой сообщил:
– У меня вот что есть. Смотри. – Подвинул хрустальную емкость с крышкой. – Называется «Божья ладонь». Сырая мякоть стебля с добавлением ЛСД. Новинка. Съешь ложечку – и тебя как будто бог на ладонях качает… Во-первых, забавно, во-вторых, круто, в-третьих – где ты еще такого попробуешь? Не стесняйся, брат… Или вот еще, чистая мякоть, но не наша: синтетика; из Китая привезли,
– Глеб, – позвал Денис. – Глеб!
– Что?!
– Подожди. Присядь, успокойся. Ты плохо выглядишь.
– Это не важно, – сказал Студеникин.
– А кто тебе сейчас балабас таскает?
– Кто таскает? – переспросил Студеникин и задумался. – Кто таскает… Ха! Есть кому таскать. Малолетки какие-то. Пацанята, по семнадцать лет… Сами меня нашли. Сигнализация сработала, я автомат хватаю, четыре гранаты по карманам, выхожу – стоят, двое. На пальцах – колечки… Ну, я эти колечки знаю, это особые колечки, от нанопарашютов. Привет, говорят, дядя, не нужно ли чего? Деловые – страсть! Не с нашего района. Гастролеры. Приехали из Мурома, специально, рюкзаками зарабатывать. Дерзкие, наглые. Мы такими не были. За деньги все что хочешь притащат… Представь себе, три раза мне шлюх поднимали! И знаешь, что самое дикое?
Глеб откинул со лба сальные волосы и вперил в Дениса взгляд.
– Что?
– Они не знают, кто я такой, – прошептал Глеб. – Понял, да? Они не знают, кто такой Глеб Студеникин! Они тут, конечно, ни разу не были, я их внизу встречал, в приемной, этажом ниже… Один раз усадил за стол, налил, поболтать захотелось, слово за слово – смотрю, а они про меня ничего не знают! Про меня, понял?
– Да, – аккуратно сказал Денис. – Удивительно.
– А деньги знаешь, как называют? Сало!
– Даже так, – пробормотал Денис. – Сало дьявола. А ты в них уверен? В этих малолетках?
Студеникин ухмыльнулся и наконец стал похож на себя прежнего.
– Нет, – сказал он. – Я, малыш, только в тебе уверен. И больше ни в ком. Но меня так просто не взять, у меня тут везде нитки натянуты, и мины, и двадцать четыре видеокамеры… Это во-первых. Запарятся штурмовать, понял? А во-вторых, если край – на кнопку нажму, и полбашни взлетит на воздух. Вместе со всеми. Но до этого не дойдет. И я знаю почему.
Денис налил себе из ближайшей бутылки.
– Почему?
Глеб сверкнул глазами.
– Кто хранит семя стебля, – сказал он, – того бог хранит! Понял?
– Да, – ответил Денис. – Только там не совсем так. Там сказано: «изберет бог немногих, по тридцать мужей из каждого колена, и пойдут мужи, и отыщут во прахе семя, и не убоятся, и не бросят семя в борозду, и будут хранить до времени, удалившись ото всех, ниже от матерей и отцов, ниже от детей и жен своих, уединясь и трижды уединясь, и три раза трижды уединясь, не подпуская прочих на три тысячи шагов. И придет диавол, и будет искушать салом своим, но не получит ничего, ибо
Глеб слушал завороженно, смотрел не мигая.
– Я знал, – восторженно сказал он. – Я знал! Ты готов, брат. Ты лучше меня все понимаешь. Хочешь посмотреть на него?
– Нет, – ответил Денис. – Не хочу. Хотя…
Глеб рассмеялся и махнул рукой. Они прошли в смежное помещение, где не было ничего, кроме небольшого деревянного постамента, на котором стоял контейнер.
– Открывай, – тихо произнес Глеб.
– Лучше ты.
– Я не могу. С меня хватит. Неужели ты не чувствуешь?
– Чего? – спросил Денис и щелкнул замками; едва он поднял крышку, Студеникин отпрянул, вжался в стену, смотрел не на ящик – в лицо Дениса.
– Что?
– По-моему, – произнес Денис, – что-то не так. Оно изменилось.
– Это не оно изменилось, – хрипло сказал Студеникин. – Это ты изменился. А оно все такое же… – Он вздохнул. – Ладно, это ты потом, сам разберешься… Без меня.
– Что значит «без тебя»?
Студеникин подогнул колени, сполз по стене. Плотнее завернулся в халат.
– Зря ты… оставил меня одного, – пробормотал он. – Зря. Я твой друг – зачем ты оставил меня одного? У меня никого нет, кроме тебя. Ты не знаешь, что это такое, когда все вокруг – чужие, посторонние и только один – свой. Когда остается только один, тогда… Тогда ты о нем думаешь, и ты… Ты его ценишь! Если вокруг друзья, приятели, родня, девочки – ты не ценишь. А если никого нет, а есть только один – тогда все меняется… Ты доходишь до последней точки, до самого края…
– Хватит, – сказал Денис. – Я всегда уважал твою силу, Глеб. Ты был крут. А сейчас…
– Что «сейчас»?! – крикнул Глеб. – Ты так и не понял ничего! Когда у тебя никого нет – приходится быть крутым! Потому что нет другого выхода.
– Нет, – возразил Денис. – Ты был не просто крут. Ты был беспредельно крут. Ты с этим родился.
Студеникин затушил сигару об пол.
– Родиться мало, – грустно произнес он. – Надо вырасти. Я тоже думал, что я самый сильный. А потом появилось то, что сильнее меня. Так бывает с каждым, кто думает, что он сильный и крутой. Ты живешь с этим, привыкаешь, и вдруг появляется кто-то сильнее тебя… И тогда тебе страшно. То есть ты понял, да? А еще страшнее, если появляется не кто-то, а что-то…
– Например, семя стебля, – сказал Денис.
– Да! – фальцетом крикнул Глеб. – Семя стебля! Оно дает власть. Но не какую-то вонючую власть императора, президента, миллиардера – оно дает тебе власть, о которой ты ничего не знаешь! Кроме того, что она от бога и она – абсолютна. Ты говоришь – я сильный? Какой я, к черту, сильный. Вот – сила! – Он указал на контейнер. – Для большинства – еда. Для меньшинства – отрава. Хочешь – накорми, отрави… Хочешь – оставь как есть. Каждый день смотришь и думаешь: сделать или не сделать? Плеснуть водички или дать им еще один шанс? Как лучше? Как веселее? Как интереснее? Сегодня ничего не сделаю, а завтра, может быть, подхвачу насморк, будет у меня плохое настроение – и брошу в почву, устрою зеленую лужайку, и буду знать, что весь мир перевернулся из-за насморка Глеба Студеникина…