Живи, Египет! (сборник)
Шрифт:
Вопросы и ответы
Перевод В. Кирпиченко
Они только что покончили с курицей, которую старшина Ахмед привез из деревни. Сержант Авад вытер руки о газету, служившую им скатертью во время пиршеств, которые устраивались всякий раз, как кто-либо возвращался из краткосрочного увольнения, от родных. Скомкав газету и отшвырнув ее прочь, он сказал:
— Противник побежден!
Махмуд, рядовой, еще не успевший выслужить ни одной нашивки, но любимый всеми за свой веселый нрав,
— Ну нет… бой только еще разгорается!
Держа в руке обглоданную куриную лапку, он выбирал глазами подходящий для мишени камень. Забава всем понравилась, и они принялись метать объедки курицы и скомканные обрывки газет в мнимого противника. Потом Бекр, мобилизованный азхарист [32] выпрямился и торжественно возгласил нараспев: «Возьми четырех птиц и разруби их на части, потом положи каждую часть на гору и позови их, и они прилетят к тебе — истину сказал великий аллах» [33] .
32
Азхарист — студент университета аль-Азхар.
33
Слова из Корана (сура «Ибрагим»).
Махмуд откликнулся:
— Эти уж не прилетят, даже по приказу самого батальонного командира.
Старшина Ахмед, прозванный «Философом», быть может, потому что закончил философский факультет, а может, по той причине, что скупые слова, которыми он изредка прерывал свое постоянное молчание, всегда вызывали споры, сказал:
— Времена чудес минули!
Сержант Авад, инженер, который был мобилизован одновременно с Ахмедом и всегда выступал его противником в спорах, возразил:
— Чудесам нет конца. Просто каждому веку явлены свои чудеса!
Тут вмешался шейх Бекр:
— Чудо есть нечто, выходящее за рамки обычного. Аллах творит чудеса посредством людей, отмеченных даром пророчества.
Но Авад стоял на своем:
— И в наш век бывают чудеса. Изменился только их смысл. Чудо уже не просто нечто, выходящее за рамки обычного. Оно вполне возможно. Чудо нашего века в том и заключается, чтобы знать границы возможного.
Махмуд рассмеялся.
— Возможное, граничащее с невозможным, заключается в том, чтобы шейх Бекр привез нам из деревни вот такую же курицу.
Шейх Бекр воскликнул:
— О неблагодарные, вы не помните добра! Забыли, как два месяца назад наелись до отвала крольчатины? Что ж делать, когда мне уже третий месяц не дают увольнения!
Потом, обернувшись к старшине Ахмеду, он спросил с тоской в голосе:
— Ну как там, в деревне? Я по людям соскучился, по всякой живой душе!
Несмотря на волнение, прозвучавшее в вопросе шейха, Ахмед не спешил отвечать. Он заметил, как после этих слов на лицах окружающих его товарищей появилось выражение горечи. Так бывало всякий раз, когда
Начинают ли они, как и он, это сознавать? Замечают ли здесь нечто необычайное? Понимают ли, что совершающееся здесь отражает, словно в зеркале, то, что совершается там? В его родной деревне или в деревне любого из них?
— Все благополучно… живы-здоровы, шлют привет.
Ответив, он оборвал свои мысли и нарушил молчание, словно стремясь оттянуть время. Он не думал о бессодержательности такого ответа. Он думал лишь, что там, в деревне, он ответил примерно так же, когда ему задали подобный же вопрос: «Скажи, как там у вас, в армии?»
Это тоже было после обильного ужина. Но тогда устроили настоящее пиршество, не то что здесь! И тогда поначалу царила атмосфера возбужденной радости, сыпались бесчисленные вопросы обо всем вообще и ни о чем в частности. А под конец, после еды, питья и душевных излияний, вставал этот обескураживающий вопрос, который означал, что веселье кончилось и начинается серьезный разговор. Там тоже ощущали бессодержательность его ответа, и вновь задавали этот вопрос, уже в иных словах. Но независимо от слов смысл их был всегда тот же, и выражали они просьбу:
— Расскажи о том, что ты видел.
Там он вглядывался в глаза, устремленные на него, и угадывал в глубине их одно и то же — безграничное желание знать правду, безграничный страх перед неведомым, мучительное сомнение, роковое и невыносимое для них. А для него главное состояло не в том, чтобы найти в себе мужество сказать им правду. Главное было знать все, о чем его спрашивают, и суметь рассказать то немногое, что он пережил, — а кое-что, по крайней мере, ему довелось пережить, увидеть и совершить.
Там он представлял армию, был ее посланцем, говорил от ее лица с людьми, которые ничего с легкостью не принимают на веру, сомневаются, надеются и любят его вопреки всему. И странное дело, там он забывает все, что смущает его здесь, забывает свои тяготы, тревоги, невзгоды. Но здесь, вот сейчас, когда мундир его еще покрыт дорожной пылью и едва доедена привезенная им курица, когда он видит выражение горечи на лицах своих товарищей, когда вопросы сыплются на него со всех сторон…
— Живы-здоровы? И только-то? Но разве они не расспрашивали о нас?
И кто-то сам же отвечает:
— Ясное дело, они тебе не поверили! Ясное дело!..
Здесь, вдали от деревни, он чувствует свое единение с ней. Ему хочется разорвать этот заколдованный круг, найти выход из этого нелепого положения, порождающего чувства, в которых непременно надо разобраться до конца, сколь бы горьки они ни были, вызывающего все новые противоречия, которых не должны бояться люди, стоящие лицом к лицу со смертью.
Он сказал резко:
— Ну и что? Вполне понятно, если они спрашивают!