Живи с молнией
Шрифт:
Эрик засмеялся.
– Вы помните Сабину, не правда ли? Сабина, это Тони Хэвиленд.
Тони с улыбкой поглядел на нее.
– Я бы вас никогда не узнал. Честно говоря, минуту назад, войдя сюда, я подумал: кто это такая?
– Вы меня даже не заметили, – возразила она.
– Поверьте, заметил. Это был просто первый взгляд исподтишка. Потом я принялся бы смотреть на вас во все глаза. Вы стали совсем взрослой.
Сабина снова засмеялась. Она слегка покраснела от смущения, но ей было приятно.
– Какой же я была, когда мы с вами познакомились?
– Вы были славной, хорошенькой девочкой. Теперь вы стали очень интересной
– Ну, хорошо, – сказала Сабина. – Этого пока вполне достаточно.
– А вы как, Эрик? – повернулся к нему Тони. – Как ваша работа? Что она собой представляет?
Эрик махнул рукой.
– Не спрашивайте. Я чувствую себя Аладдином и начинаю привыкать к мысли, что дух из волшебной лампы может исполнить любое мое желание.
Через минуту пришла Дороти Хойл. Ее лицо так настойчиво привлекало к себе внимание, что не было уже никакого желания интересоваться тем, что скрывалось за этой внешностью. От нее трудно было отвести глаза, хотелось еще и еще проверить первое ошеломляющее впечатление от ее красоты. Тони, однако, был с ней любезен, как со всеми, и слегка небрежен.
Наконец они уселись за столик. Эрик, украдкой любуясь красотой Дороти, заглянул в меню; цены оказались такими неправдоподобно высокими, что он чуть не расхохотался. Он встретился взглядом с Сабиной и, увидев в ее глазах то же комическое удивление, сделал знак, чтобы она не обращала внимания на цены. Вечер шел своим чередом, в обстановке непринужденного веселья, подогретого несколькими коктейлями.
Эрику казалось, что вокруг него разливается чудесный золотистый свет, – сегодня он как бы праздновал свою личную победу над судьбой – победу окончательную, после которой никакие силы уже не смогут столкнуть его обратно, в мрачную мглу. Но где-то вдалеке ему мерещилась мутная тьма, откуда он вырвался к свету, и в ней Эрик различал туманные образы тех, кого он там оставил.
– Вы что-нибудь слышали о Хьюго Фабермахере? – внезапно обратился он к Тони. – Несколько месяцев назад он уехал из Кемберленда и, думаете, написал мне хоть слово? Ни единого.
– Он в Чикаго, – сказал Тони. – Я не так давно видел Эдну. Кажется, ему не очень легко, – она говорила о нем как-то неопределенно.
– Все-таки он мог бы написать, – упрямо сказал Эрик и тем же тоном прибавил: – А если б я не был такой свиньей, я бы и сам ему написал.
Он перестал оглядываться на далекие тени и, как бы желая вознаградить себя за грустные воспоминания, повернулся к сидящей рядом девушке. Она была вся золотая, как сиявший вокруг него свет. Она была создана для таких минут, какие сейчас переживал он.
– Простите, что я так разглядываю вас, мисс Хойл, – начал он.
– Дороти, – поправила она. Ее красивые губы мягко раскрылись над полоской ровных белых зубов.
– Ну хорошо, Дороти. Но все-таки, простите, что я так вас разглядываю. Мне еще никогда не приходилось встречать таких красавиц.
– Расскажите мне о вашей работе, – смеясь перебил его Тони. – Что вы делаете?
– Что я делаю – не так интересно. Самое замечательное – это условия, которые мне здесь создали. Даже Кларк Риган временами перестает мне сниться по ночам.
– Но все-таки, что же вы делаете? – настаивал Тони.
– Пожалуй, моя работа может показаться незначительной, – сказал Эрик, – но
Весь вечер был похож на сон, так же как и все это лето. Обед был чудесный, спектакль замечательный, хотя пьеса была довольно глупая. Актеры играли по-настоящему хорошо, за исключением бедной красавицы Дороти, которая на сцене казалась совсем деревянной и не такой уж красивой. Но в конце концов – великодушно оправдывал ее Эрик, находившийся в лучезарном настроении, хотя пьеса ему порядком наскучила, – в конце концов, что же могла сделать Дороти с такой дурацкой ролью?
После спектакля все пошли за кулисы и стали ждать Дороти в мрачном полуподвальном коридоре; мимо то и дело пробегали актеры, обдавая их волной шумного заразительного веселья. Потом они вчетвером поехали в какой-то ночной клуб возле Гринвич-виледж, славившийся своим оркестром. Эрик танцевал с Дороти, обнимая ее гибкую, стройную талию; затем он танцевал с Сабиной, потом снова с Дороти. Он даже и не подозревал, что умеет так хорошо танцевать. Ему казалось, что весь вечер он только и делал, что танцевал и смеялся.
Улегшись в постель, он почувствовал, что не заснет, хотя устал до смерти. Он лежал в темноте, улыбаясь в потолок, и перед его открытыми глазами мелькали сотни образов и сцен. Ему хотелось пережить этот вечер снова, повторить его как можно скорее, завтра же.
3
Все лето и часть осени прошли в сплошном беззаботном веселье. Жизнь казалась какой-то нереальной. Эрик часто пытался внушить себе, что так не годится, но ничего не мог с собой поделать. Что касается сверлильного станка, над которым он работал, то Эрик никак не мог преодолеть ощущения, что он делает какую-то замысловатую игрушку; к тому же работа подвигалась с удивительной быстротой, и это еще больше усиливало впечатление несерьезности того, что он делал.
Сверлильный станок в действии напоминал забавную маленькую старушку, которая уселась, скрестив ноги, и близоруко всматривается в собственные колени. Для того чтобы привести восемнадцатидюймовую модель в действие, достаточно было положить гладкую пластинку на плоскую поверхность под сверлом и щелкнуть пусковым переключателем. Сначала слышался нестройный гул нескольких моторов, потом пластинку, как ребенка, обхватывали зажимы, похожие на маленькие ручки. Серая длинноносая головка сверла медленно нагибалась вниз и с жужжанием опускалась на пластинку – казалось, что близорукая бабушка наклоняется к ребенку, лежащему у нее на коленях, и что-то нашептывает ему на ушко. Через секунду круглая шишковатая головка сверла поднималась, чуточку отодвигалась в сторону и опять опускалась вниз. Снова и снова серенькая старушка клевала носом тесно зажатую пластинку в десяти разных местах, и каждый раз дырки были просверлены именно там, где намечало автоматическое управление, изобретенное Эриком.