Живи!
Шрифт:
Но раз уж друг этого Ленни тоже подтвердил существование зависимости и почти добился своего… Неужели я не пойму, в чем дело? В задумчивости грызу карандаш. Нужна верная посылка: не фразу надо искать — слово. Второе число ключа — буква! Приступим, вот первая запись:
Я начинаю это повествование со слов классика: «Вся наша жизнь — игра».
Четырнадцатый знак — пробел. Тьфу ты, пропасть! Где твоя логика, Влад? Считаю без пробелов — получается буква «В». Делаю отметку и пробегаюсь по остальным
— Не с того начинаешь, — сказала она. — Ты всегда начинал не с того, в этом твоя проблема.
Записки сумасшедшего: это уже где-то с середины. Чокнутый доктор из Лайф-сити ведет свой дневник. Но что-то настораживает меня, отзывается в памяти. Не с того начинаю? А с чего еще можно начать отсчет? Где указатели? Вот нормальные записи: история моих похождений, путевые заметки, вот — галиматья, бред, среди которого, как ни странно, мелькают порой и толковые мысли. Не с того начинаю? А с чего? Может… с записок сумасшедшего? Тогда второе число точно — буква. Не строка: последние из них должны располагаться приблизительно на сорок седьмой и сорок восьмой страницах от условно первой. А дневник заканчивается на сорок пятой. Строк не хватит! Единственный разумный вариант — считать буквы. Ответ близок, и я готов ухватить его за хвост.
Дрожа от возбуждения, берусь за карандаш. Итак, первая страница — та, с которой идут абсурдные записи. Необычные попадались и раньше, но идиотские… Чем же ты так примечателен, Лайф-сити? Зачем я стал марать бумагу нарочитыми глупостями?
— Каса-атик, — сказала она мне.
— Каса… — ответил я.
— Что? — спросила она. — Что ты хочешь этим сказать, Влад?
— Нашла каса на комень.
— Но почему именно на «комень»?
— Буква заблудилась, — говорю я и, натурально, начинаю плакать. — Заблудилась буква!
Еще проблема: запятые и тире считать? Нет, вряд ли. Должно получиться слово из пяти букв — какие там запятые и тире? Значит, считаем только буквы. Четырнадцатая — «Л». Подчеркиваю. Переворачиваю страницу.
Я? Я Блюхера убил?! Нет! Быть такого не может! Я обожал Блюхера. Он лучшим моим другом был. Кто угодно, только не я.
Всё просто: отмечаем нужную букву, и — порядок. Переходим на девятую страницу.
Ненавижу гопников. Не то чтобы нет людей хуже, стоит вспомнить политиков, но гопники — намного отвратительней. Политики хотя бы делают вид, будто им не известно, что в стране творится, а гопники, особенно оранжевые и миротворцы, творят это сами.
Чуть сложнее, но терпимо. Выделяю нужную букву и пролистываю дальше. Головомойка начинается с тридцать седьмой страницы: слишком много букв надо отсчитать. Как бы еще со страницами не напутать. Пронумеровать их, да и всё, ну вот — уже лучше. Веки чугунные, и я постоянно ошибаюсь,
Вчера с Иркой слушали радио. (23)
Действующие лица: я (Влад), Ирка, радио. (29)
Радио: Говорит радио «Бубнеж»! (23)
Я: Диктор сказал «Бубнеж»? (19)
Ирка: Мухоморов объелся? Он сказал «радио «Рубеж»! (38)
Радио: Сообщаем официально… (23)
Ирка: Пиво будешь? (14)
Я: Отрава это, а не пиво. Моча горного козла. (33)
Радио: По официальным источникам… (28)
Ирка: Другого нет. Ты совсем не ревнуешь? (32)
Я: Из-за этого парня? Вы же только гуляли. (31)
Заканчиваю в твердой уверенности, что выделил не то. Но терпения проверить еще раз просто не хватит. Последнюю букву считаю упрямо и тупо. Раз-два-три-четыре-пять. Семьдесят, семьдесят один… сто пять, сто шесть… двести тридцать два, двести тридцать три… Буквы пляшут и сливаются в жирные кляксы. Но как ни крути, получается одна и та же буква. И слово, складывающееся из этих пяти букв необычайно просто. Похоже, я раскусил загадку дневника. Нелепую тайну, которую сокрыл ото всех и в первую очередь от себя. Почему?
И что, черт побери, это значит?!
А друг Ленни, Ярослав Иржмек? Какое слово нашлось бы в его записях?
Я не догадываюсь — знаю! Слово на ту же букву «Л»…
Ведь это — всего лишь игра, верно? В играх не бывает чересчур сложных правил.
Затаив дыхание, я прислушиваюсь к храпу за стеной. Но храп оборвался, в доме — мертвая тишина. Там, за стеной, тоже прислушиваются: что я сделаю? как поступлю?
Беги! — шепчут стены. Спасайся! — гудит потолок и давит, давит, давит на плечи. Буди Иринку, хватай за руку и уноси ноги!! Ведь единственное, чему ты научился в этом прекрасном новом мире, — бежать!
Нет, на этот раз я не побегу.
Собрав волю в кулак, выхожу в коридор. Долго не решаюсь войти в комнату Ленни, но преодолеваю страх и толкаю дверь.
И вижу его, печального русского демона с обмякшими крыльями, вижу пол, который устилают черные перья, и вижу глаза — запредельно чужие, синие глаза на смутно знакомом лице. Это лицо Лютича, Ленни, кого угодно, но только не литератора Пончикова. От мешанины образов кружится голова. У меня подкашиваются ноги, и я падаю на колени. Не хватает никаких сил выдержать чужеродность этого существа, его ослепительную тьму, что я видел раньше лишь во сне. Это существо слишком чужое, слишком не-человек.
Слово в моем дневнике: «Лютич». У покойного Ярослава — «Ленни». Но имена — только ключ… такой простой ключ, всего пять букв, зачем было исписывать ради него десятки страниц, заполнять их бессмыслицей?
Чужак открывает рот и говорит, говорит, говорит… Мучительно, страстно. Изливая всю скопившуюся боль. Но я не понимаю его. Я различаю отдельные звуки, звуки складываются в слова, слова — в предложения. Язык мой, родной, но я не понимаю…
Речь демона полна абсурда, как и мои записи. Чтобы понять, надо постигнуть логику мира, для которого жизнь — не более чем игра. Чтобы понять, я должен добровольно окунуться в сумасшествие.