Живица. Исход
Шрифт:
Они частенько прогуливались по дороге в сторону Пестова, а однажды даже побывали в гостях у Мурашкиных…
– А что это вроде Виктора не видно, директорши сына? – как будто невзначай в разговоре спросила Анна.
Вздохнув, старуха ответила:
– Не видно чтой-то, как осенью уехал, так и не бывал – прыткий.
– Неужто здесь остановится… Ертики – блуд по миру сорят, – глухо, как в бочку, отозвался старик Мурашкин. Он лежал на печи – большой, тяжелый, необъёмный. Откинутая на сторону
– Плох наш дедушко стал, – по-обыденному просто пояснила Мурашкина. – Байт, – она взяла ведро с помоями, чтобы вынести, – байт, что умирать решил. Да уж и то верно – пора…
Еще раз глянув на деда, Анна почувствовала, что вот сейчас же и заплачет от жалости или страха.
– Ересь по миру сорят, – после долгой паузы подтвердил дед сам себе.
Анна скоренько запеленала-закутала Гришу и, кое-как простившись и отказавшись от чая, ушла, чтобы вторично уже сюда не приходить.
«Поступил учиться», – решила она о Викторе и как будто успокоилась…
Без помощи Анна так замоталась с сыном, так он ее закружил, что она даже удивилась, когда получила из Перелетихи письмо, написанное сбивчиво, с досадой. Её упрекали в том, что на последние два письма она не ответила, что с ноября от нее вовсе нет весточки, что… Впрочем, толком письмо Анна так и не поняла, читала, а понять не могла. Однако в тот же день отправила по почте матери сто пятьдесят рублей, а что до письменного ответа, то все откладывала – руки не доходили… А точнее: в письме надо было лгать, а лгать она не смогла бы.
В последнее время Соловьев почему-то стал более вспыльчив и капризен. Анна помалкивала – ее ли дело; но однажды все же пожаловалась Ирине:
– Что-то мой без конца беленится… Яичко поджарю – будешь?
– Жарь, буду. Кто беленится? Соловьев беленится?
– Ну а еще-то кто? – Анна поставила на электроплитку сковороду, присела рядом на стул. – Не так да не так – не угодишь. То мечется весь день, как взбалмошный, то запрется в кабинете – и ходит, ходит.
Ирина вздохнула – точно опустошилась.
– Работа такая, на нервах… А может, понравилась. Загрызет. – И усмехнулась, как поморщилась. – Они ведь все… кобели. Секретарша для них – рабочая жена… Так-то.
Анна насторожилась, мгновенно припомнив каждое слово, каждый каприз Соловьева.
– А кто ж его знает, право. – Она помолчала. – Нет уж, хватит, ни в жизнь, скорее сдохну.
– Дура деревенская. – Ирина добродушно усмехнулась. Но, поднявшись со стула, нервно обхватила себя руками за плечи, точно подумала вслух: – А может, так и правильно, может, так и надо, не знаю… Как все надоело…
5
Поздний
Пошлепывая калошами, с ведром в руке вошла тетя Маша – уборщица.
– Анна Петровна, – обратилась она, запястьем руки со лба убирая волосы, – там к тебе приехали, спрашивают, похоже – гости.
Анна пожала плечами и, уверенная, что к ней не может быть никаких гостей, пошла в коридор парадного.
– Ой, – ахнула, отшатнулась к двери и закрыла глаза. – Мама…
На чемодане сидела мать, по бокам от неё стояли братья.
И, не обронив еще ни слова, Анна повернулась и убежала – все это было делом секунд. Машинально убрав бумагу, заперев стол, она, как столбнячная, села за машинку… «Да что это со мной?» – сжимая ладонями край стола, возвращаясь в себя, подумала Анна и, вскрикнув: «Мама!» – выбежала в коридор.
Словно крыльями птица, она охлопывала руками мать и братьев – и целовала их.
– Вставай, мама, пойдёмте!
– Погодь, дочка, погодь, не шибко… Я ведь ни-ку-дыш-ная.
Разобрали ношу: обшарпанный чемодан, узел, мешок под завязку и базарную из клеенки новую сумку.
– Вещей-то, вещей! Как папанинцы! Ну и набрали, ну и навязали! – Анна удивленно усмехалась. Но перед своей дверью точно спохватилась, оробела. И в это время заплакал сын. Анну так и вздернуло. А мать враз все и поняла.
– Пошли, дочка, пошли. А ты, полно-ка, что это ты, как лист осиновый, затряслась, до-о-очь.
Ничего не понимая, братья лишь робко переглянулись.
Вещи свалили в угол у двери, но даже не на что было сесть. Анна сбегала в секретарскую, принесла пару стульев.
– Ну, что же вы не раздеваетесь? Что вы как гости! Да что я, вы ведь и есть гости… Надолго ли, мама? – спросила Анна, принимая от матери тяжелое бывалошное пальто.
– Да как тебе, доча, сказать – навовсе.
– Вы? Навовсе? – Анна отступила-отшатнулась и обессиленно села на кровать. А в глазах такая растерянность, такой испуг, что мать поспешила с оговоркой:
– Да ведь, Аннушка, видно будет, не то и уедем.
Но Анна, казалось, уже ничего не соображала:
– Как это вы, как это навовсе… А жить как, а жить где? Да что это вы выдумали! Завтра же домой! – в истерике выкрикнула она, но уже тотчас как будто и опомнилась: – Господи, что это я, право…
– Дочушка, да ведь я скоро помру, я уж погиблая, – вздохнув, сказала мать. И ее спокойное заявление о смерти окончательно отрезвило Анну.
– Хоть бы, что ли, написали. – Анна беззвучно плакала.