Живое море

Кусто Жак-Ив

— Если не больше, — отозвался тот. — Громадная рыбина, чешуя — с мою ладонь. Когда нас разделяло пятнадцать футов, она повернулась ко мне.

— И пошла прямо на него, — подхватил Дюма. — Мы скорей отступили в коридор, чтобы она до нас не добралась.

— Это как же понимать? — спросил я.

— А так, — ответил Дюма, — что рыба была слишком велика, ей не протиснуться в коридор.

— Она подплыла вплотную, — сказал Фалько, — и мы увидели, что губы у нее, как спасательный круг. А как грозно она глядела на нас из-под век!

Пока друзья оторопело разглядывали

великана, их время истекло, и они поднялись на поверхность, обуреваемые чувствами, которые вызвала в них эта встреча.

Мы подняли якорь; надо было идти дальше. После обеда я пригласил Дюма и Фалько к себе и вытащил все справочники и определители морских рыб. Они задержали взгляд на большом красноморском шишколобе.

— Нет, — сказал наконец Фалько, — не совсем то.

— Силуэт похож, — добавил Дюма, — но это был не шишколоб. И ведь мы никогда не встречали шишколобов больше четырех футов в длину.

Он отложил в сторону определитель и задумался.

— Не знаю, может, это смешно, но рыба-грузовик похожа на губана, — сказал он. (С чьей-то легкой руки к чудовищу пристало название „рыба-грузовик“.)

— И мне так кажется, — подхватил Фалько, — только я еще не видел губанов больше трех футов.

— Значит, отпадает, — заключил Дюма. — Рыба-грузовик, и все тут.

— Она вела себя так, словно это был ее корабль, — сказал Фалько.

— Ладно, вернемся и еще потолкуем с ней, — подвел я итог.

Три месяца спустя мы благодаря карте Лабана с первого захода нащупали эхолотом „синайский“ корабль и стали на якорь. Я выделил три дня на исследование и съемку судна. И рыбы-грузовик, конечно. Кое у кого на борту упоминание о ней вызывало ехидную улыбку, к немалой досаде Фалько и Дюма.

Мы с Дюма составили одно звено; норма — три погружения в день. И как ни занят я был разными маневрами — выбор угла съемки, кадрирование, панорамы, наезды, которые так удобно делать в море, — я не мог налюбоваться зрелищем, вот уже двадцать лет доставляющим мне неизменное наслаждение: человекорыба Дюма во всеоружии своего опыта и искусства… Вот он приближается к нашему новому объекту… повис над носом, прижав руки к бокам… и размеренно пошел над окаменевшим судном.

Могучий брашпиль на баке превратился в сад, острые грани кулачков сгладила мягкая бахрома. Сразу за шпилем на обросшей плотным слоем мшанок стойке висел бронзовый судовой колокол. Прямо на нем примостилась великолепная жемчужница. Дюма стукнул по колоколу водолазным ножом. В толще воды расплылся звон, а из колокола выскочила синяя помакантида. Сквозь планктонную мглу мы различали кругом груды искореженного металла — колодец был загроможден железнодорожными цистернами, разорванными давлением воды.

Грот-люк отсутствовал; видно, его снесло, когда судно тонуло. Диди оттолкнулся ногами от края и погрузился на тридцать футов в трюм, я шел за его пузырьками. Здесь тоже стояло военное снаряжение. Бампер к бамперу выстроились видоизмененные морем грузовики с мотоциклами в кузове, между грузовиками лежали крылья от истребителей. Куда ни посвети — всюду кораллы. За что ни возьмись — отовсюду выскакивают

испуганные рыбки, будто крысы в заброшенном гараже.

Дюма пошел вверх. Я последовал за ним, видя в свете фонаря его работающие ласты. Он остановился у мостика, отыскал дощечку с названием судоверфи, протер ее, и мы прочли:

„Джозеф Л. Томпсон и сыновья, Лтд.

СУДОСТРОИТЕЛЬНАЯ ВЕРФЬ НОРТ-СЭНДС. № 599.

Мэнор Кей Уокс, 1940, Сандерленд“.

Британское судно, построенное в годы войны, только вошло в строй и вскоре же погибло.

На крыше рулевой рубки, охраняемый буйными и бесстрашными серыми морскими карасями, высился радиопеленгатор. Сквозь петли антенны порхали стайки коралловых рыбок. Двери рулевой рубки были затворены. Прямоугольные окна мостика рассыпались, но круглые иллюминаторы только лучились трещинами, словно от удара молотком. Дюма взялся за ручку правой двери. Неужели думает, что она откроется? Проржавевшие петли подались, и дверь медленно-медленно упала ему навстречу.

Он уперся руками в края проема, и мы заглянули внутрь, как-то не решаясь проникать дальше в эту мрачную загадку. Вместо идеального порядка мы увидели картину страшного опустошения, произведенного сильным взрывом. Под потолком гирляндами висели провода, компас был разбит вдребезги, палуба усеяна хронометрами, секстантами, биноклями, коробками переключений, и все покрыто многолетним слоем „морской пыли“. Здесь тоже были свои обитатели. В углах таились скорпены, через разбитые окна взад и вперед ходили груперы. Мы оттолкнулись ногами от двери и заплыли внутрь, не взбаламучивая ила.

В задней переборке был ход в каюту капитана. Дверь тихо ушла в кромешную тьму, и опять мы остановились в нерешительности, будто дети у входа в дом с привидениями. А что, корабль, в котором обитает рыба-грузовик, вполне может оказаться пристанищем какой-нибудь нечистой силы! Светя фонариками, мы вошли в каюту.

В обоих помещениях царил полный беспорядок. Среди густой тины лежали осколки фарфоровой посуды с флагом владельца и почерневшее столовое серебро. Кругом были разбросаны бутылки; некоторые из них, закупоренные и наполовину наполненные воздухом, всплыли к потолку. Мы разглядывали этот погребок, в котором вызревали вина; пузырьки воздуха из легочного автомата собирались наверху, и получилось кривое колышащееся зеркало, искажавшее наши черты. Дюма провел рукой по какому-то прямоугольнику, прикрепленному к переборке, и мы обменялись многозначительным взглядом. Взрыв все сорвал с места, но крепко привинченный сейф капитана уцелел.

Покинув мостик, мы нырнули в бортовой проход, ведущий на корму. Палуба была буквально вымощена жемчужницами. Они облепили все поручни и снасти, причудливо изменив вид знакомых предметов. Невольно я вспомнил „жемчужных королей“ — обвешанных перламутровыми пуговицами уличных торговцев, которых я мальчишкой видел в Лондоне.

Мы прошли над зияющим отверстием от взрыва. Дюма раздвинул руки, изображая жестами крупный предмет, и я понял, что здесь они с Фалько встретили рыбу-грузовик. Сегодня ее не было видно.