Живописец смерти

Сантлоуфер Джонатан

Пока же я беру джинсовую юбку и блузку, в которых приходила в «Десятый номер» в прошлый раз, и надеваю их поверх бюстье. У меня нет туфель на высоком каблуке, кроме маминых из восьмидесятых, и непрозрачных стрингов. У меня вообще нет стрингов. Я задаюсь вопросом, все ли нормальные девушки носят стринги, и были бы у меня стринги, будь я нормальной.

Прежде чем уйти, я прикасаюсь к каждой из трех лягушек Сапфир, легонько, к голове, убеждаюсь, что статуэтка-бабочка в кармане, а в левом кеде сложенный кусочек бумаги. Шесть раз включаю свет и столько же выключаю.

Внизу, на столешнице в кухне, стакан

апельсинового сока и рогалик, не поджаренный в тостере, разрезанный на три части, как я и люблю. На кофеварке записка: «Должен уйти на работу раньше. Важная встреча. Хорошего тебе дня в школе. Папа».

Я выливаю апельсиновый сок в раковину, съедаю два из трех сегментов рогалика по пути к автобусной остановке. Последнюю треть разрываю на маленькие кусочки и бросаю на землю. Воздух полон взмахов черных крыльев: вороны спускаются с деревьев, торжествующе каркая, чтобы попировать.

* * *

В тусклом дневном свете начала весны «Десятый номер» еще более невзрачный и приземистый, но менее путающий, чем в темноте, когда я впервые пришла сюда. Однако у меня перехватывает дыхание и сердце начинает колотиться, когда я переступаю порог и попадаю в сигаретный смог, заполняющий клуб. Тук тук тук, ку-ку.

В вестибюле мужчина ждет, пока ему принесут пальто, нетерпеливо постукивает кожаной туфлей по полу, с нарастающим раздражением смотрит на часы. У меня скручивает желудок. Это Гордон Джонс.

— Вы их нашли, — говорю я, стоя у двери.

Он поднимает голову, на лице написано полнейшее изумление. Я чувствую, как краснеет все тело. Он, вероятно, даже не помнит: наша встреча в кабинке, неуклюжая девушка, приземлившаяся к нему на колени.

— Что? — спрашивает он.

— Ваши часы, — бормочу я. Мне хочется провалиться сквозь землю. Я вся горю. — Вы их нашли.

Его рот приоткрывается. Он щурится, глядя на меня. «Он не помнит». Я прикусываю губу и протискиваюсь мимо него в клуб, ныряю за колонну, чтобы перевести дух и прийти в себя. Восемнадцать раз сжимаю бабочку в кулаке. «Я такая глупая. С чего ему помнить меня? У него на виду миллион девушек. Я для него никто».

Однако я не могу выкинуть это чувство из головы: восторг, который чувствовала, когда он смотрел на меня, будто я красавица, я желанная и ему хочется поближе познакомиться со мной. Разочарование заползает в грудь. «Значит, он притворялся?»

В этот час клуб практически пуст. Трое мужчин среднего возраста сидят за тремя столиками далеко друг от друга, каждый не отрывает глаз от девушки на сцене — невысокой, с кудрявыми волосами, которая поднималась в клуб в сопровождении охранника перед тем, как я оказалась в кабинке Гордона. Она заползает на шест, как белка. У нее удивительно хрупкая грудная клетка, подсвеченная янтарными прожекторами. Она невесомо скользит по шесту. Я не могу оторвать от нее глаз.

Один из мужчин, хлипкий, с седеющими волосами, коротко подстриженными по бокам, и сверкающей лысиной посередине, наклоняется вперед, ближе к ней, и взмахивает рукой, чтобы ему принесли полный стакан. Появляется официантка, которой я до этого момента не видела. Я узнаю ее лицо, когда она подходит ближе, — Лейси.

Я жду, пока она не оказывается рядом, выхожу из-за колонны,

называю по имени. Знать не знаю, что сказать после этого. Она поворачивается, прижимает пустой поднос к груди, морщит нос. Я видела, как Камилла проделывала то же самое, только прижимая к груди книги, когда какой-то десятиклассник, с которым она не хотела иметь ничего общего, позвал ее сзади и она обернулась.

Она с прищуром смотрит на меня, алые губы расходятся в улыбке, я вижу дыры между зубов.

— А, привет. Джули, да?

Я ее не поправляю.

— Да.

— Тебя уже наняли?

— Не уверена… — отвечаю я. Она перекладывает поднос в другую руку, усиленно жует жвачку. — Сегодня у меня просмотр.

— Ах да. Любительский вечер, — она чмокает жвачкой. — Хорошо, удачи тебе. По крайней мере, просмотр тебе ничего стоить не будет. Эти менеджеры — похотливые козлы, но им нравится считать себя бизнесменами. — Она смотрит на трех мужчин у сцены, которые теребят галстуки. — А потом… как получится, — она выдувает пузырь и отворачивается, чтобы пройти к бару, покачивая бедрами в такт техно, несущемуся из динамиков. Я останавливаю ее.

— Вы… вы не знаете парня, которого зовут Марио?

Она разворачивается ко мне.

— Марио? — морщит нос, на секунду задумывается, качает головой. — Вроде бы нет… а должна? Он из клиентов или как?

— Я не знаю. То есть возможно. У него такие… ярко-красные волосы, и он низкого роста, лет сорока с небольшим. А когда говорит, кажется, что он выкурил косячок.

— Нет. Я определенно не знаю этого парня.

Я дергаю за блузку, кусаю нижнюю губу, по три раза справа и слева.

— Может, вы знаете, Сапфир когда-нибудь ходила на кливлендский блошиный рынок?

Другая девушка проходит мимо, хлопает Лейси своим подносом по заду.

— Ты у меня получишь, Донна! — кричит ей Лейси, вновь поворачивается ко мне, притоптывает ногой, глубоко вздыхает. — Кливлендский что? В чем дело, девочка? Ты лесбиянка, запавшая на Сапфир, или как? Не хочется мне этого говорить, но ты немного опоздала. А кроме того, она предпочитала мальчиков, — Лейси смеется собственной шутке. — В любом случае Сапфир никогда не бывала на блошином рынке. Не было у нее необходимости что-то покупать. Люди сами ей все несли. Блошиный рынок… — бормочет она, качая головой, проходит мимо меня к бару, постукивая подносом по бедру.

Я стою, в сумрачном свете зала глядя вслед Лейси, по-прежнему качающей головой. Несколько секунд спустя официантка, которая шлепнула Лейси по заду, подходит ко мне.

— Ты спрашивала про Сапфир, так? — Она сует поднос под мышку.

— Да, — выдыхаю я. — Да, спрашивала.

— Извини, что подслушивала, — бесстрастно продолжает Донна, и по голосу не чувствуется, что она за что-то извиняется. Потом понижает голос до шепота и продолжает с неожиданной злобой: — Знаешь, она не была такой душкой, за которую все ее принимали. Иначе не зарабатывала бы таких денег, понимаешь? Иногда уходила с шестью или семью сотнями, тогда как остальные едва могли расплатиться с заведением. — Она поджимает губы, а я ломаю голову над тем, как надо «расплачиваться с заведением». Вероятно, речь о том, что девушки каждый вечер должны сдавать определенную сумму, но я почему-то представляю себе, что платят они совсем не деньгами.