Животные. Произведения русских писателей о животных

Дмитренко С Ф

1857

Дмитрий Шестаков

Петух

Когда ещё недвижны воды И даль морозная глуха, Мне веет радостью свободы Весёлый голос петуха. Легко пронзая мглу ночную Призывом звонким и простым, Он шлёт улыбку золотую Мечтам рассеянным моим. Он бодро требует ответа Своей трубе, и слышен в ней Мне праздник зелени и света В

родном саду, в тени ветвей, — Где по дорожкам солнце бродит, Где речка сонная тиха И по заре свежей доходит Весёлый голос петуха.

<1900>

Иван Бунин

Змея

Покуда март гудит в лесу по голым Снастям ветвей, – бесцветна и плоска, Я сплю в дупле. Я сплю в листве тяжёлым, Холодным сном – и жду: весна близка. Уж в облаках, как синие оконца, Сквозит лазурь… Подсохло у корней, И мотылёк в горячем свете солнца Припал к листве… Я шевелюсь под ней, Я развиваю кольца, опьяняюсь Теплом лучей… Я медленно ползу — И вновь цвету, горю, меняюсь, Ряжусь то в медь, то в сталь, то в бирюзу. Где суше лес, где много пёстрых листьев И жёлтых мух, там пёстрый жгут – змея. Чем жарче день, чем мухи золотистей — Тем ядовитей я.

<1906>

Стрижи

Костёл-маяк, примета мореходу На рёбрах гор, скалистых и нагих, Звонит зимой, в туман и непогоду, А нынче – штиль; закат и чист, и тих. Одни стрижи, – как только над горою Начнёт гранит вершины розоветь, — Скользят в пролётах башни и порою Чуть слышно будят медь.

<1906>

Собака

Мечтай, мечтай. Всё у же и тусклей Ты смотришь золотистыми глазами На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме, На мётлы гулких, дымных тополей. Вздыхая, ты свернулась потеплей У ног моих – и думаешь Мы сами Томим себя – тоской иных полей, Иных пустынь за пермскими горами. Ты вспоминаешь то, что чуждо мне: Седое небо, тундры, льды и чумы В твоей студёной дикой стороне. Но я всегда делю с тобою думы: Я человек: как бог, я обречен Познать тоску всех стран и всех времён.

<1909>

Светляк

Леса, пески, сухой и тёплый воздух, Напев сверчков, таинственно простой. Над головою – небо в бледных звёздах, Под хвоей – сумрак, мягкий и густой. Вот и она, забытая, глухая, Часовенка в бору: издалека Мерцает в ней, всю ночь не потухая, Зелёная лампадка светляка. Когда-то озаряла нам дорогу Другая в этой сумрачной глуши… Но чья святей? Равно угоден Богу Свет и во тьме немеркнущей души.

Под Себежем,

24. VIII.12

Вечерний жук

На лиловом небе Жёлтая луна. Путается в хлебе Мрачная струна: Шорох

жесткокрылый — И дремотный жук Потянул унылый, Но спокойный звук. Я на миг забылся, Оглянулся – свет Лунный воцарился, Вечера уж нет: Лишь луна да небо Да бледнее льна Зреющего хлеба Мёртвая страна.

30. VI.16

Последний шмель

Чёрный бархатный шмель, золотое оплечье, Заунывно гудящий певучей струной, Ты зачем залетаешь в жильё человечье И как будто тоскуешь со мной? За окном свет и зной, подоконники ярки, Безмятежны и жарки последние дни, Полетай, погуди – и в засохшей татарке, На подушечке красной, усни. Не дано тебе знать человеческой думы, Что давно опустели поля, Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый Золотого сухого шмеля!

26. VII.16

Николай Лесков

Зверь

Святочный рассказ

«И звери внимаху святое слово»

Житие старца Серафима

Глава первая

Отец мой был известный в своё время следователь. Ему поручали много важных дел, и потому он часто отлучался от семейства, а дома оставались мать, я и прислуга.

Матушка моя тогда была ещё очень молода, а я – маленький мальчик.

При том случае, о котором я теперь хочу рассказать, – мне было всего только пять лет.

Была зима, и очень жестокая. Стояли такие холода, что в хлевах замерзали ночами овцы, а воробьи и галки падали на мёрзлую землю окоченелые. Отец мой находился об эту пору по служебным обязанностям в Ельце и не обещал приехать домой даже к Рождеству Христову, а потому матушка собралась сама к нему съездить, чтобы не оставить его одиноким в этот прекрасный и радостный праздник. Меня, по случаю ужасных холодов, мать не взяла с собою в дальнюю дорогу, а оставила у своей сестры, а моей тётки, которая была замужем за одним орловским помещиком, про которого ходила невеселая слава. Он был очень богат, стар и жесток. В характере у него преобладали злобность и неумолимость, и он об этом нимало не сожалел, а, напротив, даже щеголял этими качествами, которые, по его мнению, служили будто бы выражением мужественной силы и непреклонной твердости духа.

Такое же мужество и твердость он стремился развить в своих детях, из которых один сын был мне ровесник.

Дядю боялись все, а я всех более, потому что он и во мне хотел «развить мужество», и один раз, когда мне было три года и случилась ужасная гроза, которой я боялся, он выставил меня одного на балкон и запер дверь, чтобы таким уроком отучить меня от страха во время грозы.

Понятно, что я в доме такого хозяина гостил неохотно и с немалым страхом, но мне, повторяю, тогда было пять лет, и мои желания не принимались в расчёт при соображении обстоятельств, которым приходилось подчиняться.

Глава вторая

В имении дяди был огромный каменный дом, похожий на замок. Это было претенциозное, но некрасивое и даже уродливое двухэтажное здание с круглым куполом и с башнею, о которой рассказывали страшные ужасы. Там когда-то жил сумасшедший отец нынешнего помещика, потом в его комнатах учредили аптеку. Это также почему-то считалось страшным; но всего ужаснее было то, что наверху этой башни, в пустом, изогнутом окне были натянуты струны, то есть была устроена так называемая «Эолова арфа». Когда ветер пробегал по струнам этого своевольного инструмента, струны эти издавали сколько неожиданные, столько же часто странные звуки, переходившие от тихого густого рокота в беспокойные нестройные стоны и неистовый гул, как будто сквозь них пролетал целый сонм, пораженный страхом, гонимых духов. В доме все не любили эту арфу и думали, что она говорит что-то такое здешнему грозному господину и он не смеет ей возражать, но оттого становится еще немилосерднее и жесточе… Было несомненно примечено, что если ночью срывается буря и арфа на башне гудит так, что звуки долетают через пруды и парки в деревню, то барин в ту ночь не спит и наутро встаёт мрачный и суровый и отдаёт какое-нибудь жестокое приказание, приводившее в трепет сердца всех его многочисленных рабов.