Живой пример
Шрифт:
Кельнерша невольно оглядывается на спящего мужчину и, посмотрев на свои руки в ссадинах и царапинах, тихо отвечает:
— Нет, не кошка, — и, обращаясь к Хеллеру, добавляет: — Все он, со своим металлоломом. Каждый раз, когда я помогаю ему сортировать этот хлам, я уродую себе руки. — Сурово, с укоризной смотрит она в тот угол, где, касаясь головой стола, все еще спит человек и виднеется сутулая спина в тускло поблескивающем кожаном пальто;он так обмяк, так отчаянно провис между столом и стулом, словно на время сна отменил закон земного притяжения.
Хеллер тут же расплачивается.
— Пей чай, Штефания.
— Мне хочется нарисовать эту маленькую
— Ты ее нарисуешь позже, дома.
— А ты пойдешь со мной домой?
— Мы ведь с тобой хотели побывать на корабле, — говорит Хеллер. — Сегодня, по случаю юбилея порта, разрешается осматривать корабли.
— Но ведь потом ты можешь пойти к нам… Тебя никогда не бывает дома!
— Сперва выпей чай.
— Мне хочется нарисовать маленькую кухню тебе в подарок.
— Хорошо, хорошо, а теперь пей чай, пока он не остыл.
Хеллер, морщась, опрокидывает рюмку кирша, берет в автомате пачку сигарет и, закурив, смотрит на дочь; без тени разочарования и нисколько не дуясь, а лишь очень сосредоточенно укладывает она в сетку игрушечную кухню и коробку с красками — так тщательно, словно ждет за это награды.
— Раньше ты у нас ночевал, я помню.
Хеллер мог бы ответить, следовало бы по меньшей мере сделать дочери замечание, пожурить ее, но он молчит и пытается подавить нарастающее раздражение, готовое уже поглотить всю его радость. Он отворачивается к окну: по понтону проходит экскурсия школьников, ребята толпятся у трапа принаряженного минного заградителя; вот по знаку учителя они ринулись на палубу, чтобы немедленно завладеть предоставленной им игрушкой.
С чьего голоса говорит Штефания? Может быть, Шарлотта подготовила ребенка к этой встрече, настроила, напичкала вопросами? Что в ее словах исходит от Шарлотты?
— Пошли, — говорит он. — Пошли теперь на корабль.
— Мне надо в одно место.
— Тогда давай побыстрей. Туалет вон там.
Девочка съезжает со стула, опасливо проходит мимо спящего мужчины; какими разными кажутся ее ножки в растянутых, свисающих гармошкой колготках, как оттопыривается юбка на поддетых вниз теплых штанишках, а верхняя половина туловища? При взгляде на худенькую спину, обтянутую светло-серым пуловером, Хеллеру невольно приходит на ум электрическая лампочка. Дойдя до туалета, Штефания останавливается у двери и оглядывается на Хеллера, словно испрашивая у него окончательного подтверждения: ну иди, иди. Почему он так настаивал, что бы Шарлотта позволила ему повидаться с ребенком? Разве память не предостерегала его? Воспоминания о пережитых минутах нетерпения, досады, обо всех тех случаях, когда он сам невольно сомневался в том, что может быть хорошим отцом. Разве он все это забыл?
Янпетер Хеллер, словно по волшебству, опускает над городом вечер и расстилает грязноватый сумрак. Под уговоры Шарлотты ребенок в соседней комнате наконец заснул, но здесь, в этой каморке, которую он называет своим кабинетом — голые стены, продавленный диван, на подоконнике, на полу стопки книг, — здесь сидят они вместе, он и его старшеклассники, потягивая легкое красное вино, и они опять пришли к единому мнению, что учащиеся тоже должны участвовать в составлении учебного плана. Спертый воздух. Пахнет вином и пеплом от сигарет. Увлекательная игра в заговорщиков. Заговорщическая атмосфера. Заговорщический шепот. Нет, мы не можем всецело доверить это дело учителям. Для кого в конце концов составляется учебный план, как не для… Они просто пользуются своим превосходством в знаниях… Это последнее средство, за которое цепляется
А потом к нему снова заходит Шарлотта, молча проветривает комнату, очищает пепельницы, уносит рюмки и, вернувшись, останавливается в дверях в позе безнадежного протеста.
— Нет, Ян, так дальше не пойдет, я тебе уже говорила и сегодня скажу еще раз: мы не можем все время так жить… открытым домом.
— Пойми наконец, Шарлотта, этим ребятам нужна моя помощь, хотя бы для того, чтобы сформулировать свои мысли. Они хотели бы кое-что изменить, но без опыта старших им не обойтись. Моя задача — помочь им.
— Ах, Ян, ты ведешь себя так, словно ты не старше их: ты разговариваешь, как они, одеваешься, как они, ты подлаживаешься к ним, будто их хорошее отношение для тебя важнее всего. Да, они от тебя в восторге, и ты этим упиваешься. Эти девятнадцатилетние мальчишки и девчонки сделали тебя своим поверенным, и ты платишь им за это, забывая о том, что тебя от них отделяет. Поверь, Ян, все это очень грустно.
— Наберись терпения, Шарлотта, послушай нас — хоть разок, и ты поймешь — я им нужен. Почему ты не хочешь как-нибудь посидеть с нами? Раньше мои заботы были и твоими заботами, а теперь… Теперь ты отстранилась.
— О нет, Ян, я вовсе не отстранилась, просто ты дал мне понять, что мое участие для тебя уже ничего не значит. Ведь у нас с тобой осталось совсем мало такого, о чем мы еще можем говорить друг с другом, только самое насущное, без чего нельзя прожить день, прожить неделю. Подумай, Ян, много ли осталось такого, что занимает нас обоих? Еда и дежурные вопросы о том, как чувствует себя ребенок, да и то мы словно окликаем друг друга издалека.
— Я не знаю, Шарлотта, чего тебе не хватает.
— Не знаешь? Раньше ты время от времени давал мне почувствовать, что я тебе нужна, что для тебя важны мои советы, мой интерес. Это было в первые годы нашей жизни, когда нам приходилось еще очень трудно, но мы всю тяжесть несли вместе.
— А давно ли это было?
— Ах, Ян, я устала.
Хеллер поднимает голову: из туалета, широко расставив руки, выходит Штефания, краешек юбки застрял у нее в шерстяных колготках. Она подлетает к отцу, дает себя поймать.
— Тебе сейчас надо обратно в школу? — спрашивает девочка.
— Давай оденемся и пойдем на корабль, — отвечает Хеллер.
Он напяливает на девочку плащ, не туго повязывает ей шарфик, кивает на прощание кельнерше, которая отвечает ему едва заметным движением головы, а может быть, не отвечает совсем.
Слегка подталкивая девочку вперед кончиками пальцев, он выходит с ней из кафе на ближайший причал, о который со скрипом трутся борта судов. У трапов стоят часовые в красивой парадной форме, веселые и приветливые, как ярмарочные зазывалы: «Заходите, заходите, сегодня всем можно, милости просим!» Юбилей порта предоставляет каждому такую возможность.
Эльба катит мимо свои черно — серые воды; на быстрине, где порывистый ветер лютует без помех, вспухает полоса узких декоративных волн, таких ровных, словно их нарисовал художник-маринист. Как всегда, вниз по течению плывут караваны барж — каждый может их пересчитать. Баркасы, по своему обыкновению, наносят на обозримую часть реки сетку из кильватерных линий. А вон тот слон с подвязанным хоботом — зернопогрузчик. Подальше, пронзительно крича и хлопая крыльями, взметаются белым облаком чайки — хохотуньи.