Живой замок. Через тернии
Шрифт:
Когда воды неожиданно стало еще больше и стекающие вниз потоки усилились, она мощным рывком вырвалась не только изо рта, но потекла и из глазниц. Мелисар безотрывно смотрел на пик горы, пытаясь понять, что происходит внутри него самого. Он не чувствовал отвращения, и это его пугало. Поток мыслей, сразу же ворвавшихся в голову, о том, что пропитанные жестокостью стены замка начинают влиять на него и незаметно меняют изнутри, он остановил самим образом черепа. Если бы он был меньше, походил в размерах на человеческий – это, несомненно, оттолкнуло бы его, но этот… Он был слишком велик и мог принадлежать разве что великану. Но все они давно живут лишь в детских сказках, потому
Мелисар коснулся мха рукой, как чего-то родного, того, чего, возможно, он уже никогда не ощутит. Провел рукой по изгибу камня, пропуская мелкие зеленые волоски сквозь пальцы. Гора пронизывала собой сразу два этажа, и тот, на котором находился Мелисар, был нижним. Он увидел это, когда рассматривал вершину, но не придал этому особого значения, особенно когда заметил, что в зале нет ни единой лестницы, ведущей наверх.
Вторым этажом являлись четыре узкие площадки, они примыкали к стенам и были соединены между собой. Они могли бы сойти за балконы, выходящие внутрь королевского дворца, но таковыми их было сложно назвать. Их не украшали перила и поддерживающие балки, это были просто плиты, обрывающиеся провалом, в центре которого находилась сияющая гора. И очертания придворных красавиц, прохаживающихся там, тоже могли стать только плодом воображения, вместо них в темноте угадывались силуэты неких каменных изваяний.
Мелисар перевел руку со мха на прозрачный лед, подставив ее под поток серебрящейся от ярких лучей воды. Омывая ладонь, она леденила ее, так что холод проникал глубоко под кожу, пронизывая плоть и сковывая мышцы. Он склонился к выступу, в который стекала вода со всех потоков, и, стараясь не думать о гигантском черепе, из которого она льется, зачерпнул и отпил. Прозрачная жидкость обмораживала все изнутри, так что во рту неистово жгло, но жажда пересилила все это, и Мелисар принялся пить, не останавливаясь, зачерпывая еще и еще.
После третьей пригоршни, ощутив, как по всему телу расходятся волны прохлады, он в очередной раз понял, что начинает думать совсем иначе. То, что раньше он делал с опаской, боясь заболеть, теперь для него не имело никакого значения. Что стоит заболеть в замке, где на каждом шагу тебя поджидают ловушки, а за каждым поворотом таится смерть. Очередное привычное и свойственное ему чувство теряет свой вкус, становится пустым, обесцветившимся. Но мысль о том, что он слишком быстро с этим смирился, с участью, которая граничит с безысходностью, неожиданно одернула Мелисара. Он не знает, сколько уже здесь находится, одну ночь или, быть может, день, но и недели не должно было хватить на то, чтобы он опустил руки. Да, он еще не сдался, но остался всего лишь шаг, чтобы стать никем.
«Ты здесь, а значит, и камень уже есть… Ты первый, за твоим именем будут следить все, постарайся продержаться здесь как можно дольше. Покажи им всем, на что ты способен».
Слова Ателарда, будто пылающим знаменем пронеслись пред глазами Мелисара. Как бы это ни было горестно, но порою произнесенное возрастает в цене, когда творца слов уже нет в живых. Мелисар не знал, куда отошел Ателард, он не знал его поступков и поэтому не мог судить о последствиях. Попал ли он в новый прекрасный мир, где нет насущных забот и только наслаждение? Или же за содеянное он сейчас несет наказание, испытывает муки и неистовые боли? Может, он уже вновь здесь, парит птицей, широко разведя крылья высоко в небе. Или, быть может, неосязаемым духом скитается по земле. А кто вообще сказал, что после смерти что-то происходит, может, после только пустота
На протяжении сотен лет люди силятся предугадать, что их ждет в дальнейшем. В какую сторону свернет тропа за следующим холмом жизненного пути. И всегда, выбрав и представив себе что-то одно, мы получаем совсем иное. Предполагая два пути, мы неожиданно понимаем, что в роковой час ступаем на третий. И сколько бы троп мы ни смогли обрисовать у себя в голове, мы никогда не попадем на одну из них. Да, эта новая тропа, может, она и будет похожа на ту, представленную, но и отличий будут десятки.
И сотни лет не помогли человеку понять, что если нельзя предугадать свое будущее в жизни, то как предугадать его в смерти? Мы от поколения к поколению обрисовываем то, что будет после последнего испущенного вздоха. Представляем это как поощрение или же наказание, как пустоту или возврат в другом облике, а может, как другой мир, сотни миров, даже не задумываясь над тем, что этого не предугадать. Всегда будет еще одна тропа, представить которую у нас нет возможности. И пусть десятки утверждают, что знают исход, это всего лишь самообман.
Мелисар нередко задумывался над этим. Когда солнце полностью исчезало за горизонтом и лес наполнялся мраком, подобные этой темноте мысли украдкой пробирались ему в голову. Тогда он противился им, ведь это казалось предательством. Они рушили собою всю ту веру, которую пронесли его предки через века. Но тогда словно защитным барьером для него была мысль о возвращении в селение, где все были преданы этой вере. Он не мог отказаться от нее тогда, но теперь…
Теперь толстая стена бастиона, олицетворяющего его разум, имеет брешь, и барьера более нет. Отныне любая подобная мысль с легкостью находила место в голове Мелисара. Здесь, в пределах замка, каждое суждение обретает новый смысл. Приходит понимание того, что, лишившись надежды, лишаешься и той вуали, через которую нередко смотрел на мир, отдельные вещи или поступки. Становится видимой вся правда, и она не оказывается открытием, ты знал о ней и ранее, но проще было и дальше носить пеленающую глаза вуаль, что умело сглаживала все, искажала.
Мелисар зачерпнул еще одну пригоршню. Он не знал, когда в следующий раз ему удастся почувствовать вкус воды во рту, поэтому пил, сколько мог. Когда жжение стало невыносимым и растеклось далее, проникая изо рта в горло, он прекратил. Опустив руки на края огромной чаши, он попытался отделаться от этого чувства, но, понимая, что оно не проходит, зажал замерзшей рукой рот и начал с усилием дышать, чтобы согреть себя изнутри. Жжение постепенно отступало, а заглянув в чашу, Мелисар и вовсе о нем забыл. Колебания воды, после того как его руки несколько раз погружались в нее, мерно шли на убыль. Мелкая рябь разгладилась, и даже сквозь полумрак он увидел свое лицо.
Оно показалось Мелисару более угловатым. Скулы, ранее вовсе незаметные, теперь слегка выпирали, а румянец на щеках, о котором всегда упоминала его мать, особенно заметный в то время, когда он возвращался с охоты и подсаживался к очагу, теперь сменился темными пятнами, похожими на тени. Гладкие камни, по которым струилась вода, отбрасывая блики света, искажали его лицо, он понимал это, но вместе с этим понимал и то, что нехотя начал меняться. Его зеленые глаза будто остыли, в них что-то исчезло, но он не мог сказать что именно. Только пряди темно-русых волос, как и прежде, спадали с его лица. В них ничего не изменилось, и только это говорило ему, что он здесь всего день или два, а не несколько месяцев. Не желая больше это видеть, парень отстранился от чаши. Ему нисколько не нравился этот новый он.