Живой

Можаев Борис Андреевич

– Правильно!

– Значит, законное постановление и передавать надо под расписку, документом. Выписать это решение на бумаге, прислать мне. Я бы прочел, расписался. Закон!

– Правильно! Под расписку не вручалось решение собрания Кузькину? – спросил судья Гузенкова.

– Нет, – ответил, краснея, Гузенков.

Теперь все смотрели на него. А Фомич еще и добавил:

– А стращать словами-то у нас мастера…

Когда суд удалился на совещание, Гузенков встал и, тяжело грохая сапогами, ушел из клуба. За ним подался и Пашка Воронин. А Корнеич

и Степушкин понуро сидели на опустевшей скамье, боясь оглянуться в зал. Там шумно гомонили, отпуская крепкие шутки в адрес незадачливых свидетелей. Всем было ясно, что Фомич выиграл дело. И когда судья зачитал оправдательный приговор, кто-то крикнул на весь зал:

– Он из воды сухим выйдет! Живой – он и есть живой…

15

В конце июня, только лишь успели колхозы развезти лес от Фомича, как позвонил начальник электростанции:

– Кузькин, не спишь там?

– Гуси не дают. Развели их ноне, как саранчу. Мясопоставки отменили. Вот они и орут от радости на все Прудки.

– Ну, я тебе тихую работу нашел, подальше от гусей. Пойдешь на пристань?

– Это на какую такую пристань?

– На Прокоше поставят, недалеко от Прудков.

– А что мне там делать?

– Все! И командовать, и подметать. И шкипер, и подчищала. В одном лице будешь. Совместишь?

– Можно попробовать.

– Тогда завтра же давай на речной участок. Он тут, возле нас.

Пугасовский участок пароходства малых рек стоял возле Раскидухи, сразу за шлюзом, где перегороженная Прокоша разливалась на полкилометра, что Ока. Весь участок состоял из двух бревенчатых амбаров, отведенных под склады, пятистенной избы, в которой размещались магазин и буфет, и двух дебаркадеров. К одному дебаркадеру приставали речные катера-трамвайчики, а во втором располагалась контора участка.

Начальник участка, черноволосый приземистый чуваш с необычным для здешних мест именем – Садок Парфентьевич, встретил Фомича по-деловому:

– Работа хорошая, но денег мало, учты! Всего четыреста восемьдесят пять рублей.

– А мне больше и не надо, – сказал Фомич.

– Платим только до декабря. Зимой денег не даем. Учты!

– А я корзины буду плесть.

– Делай, что хочешь. Зимой ты меня не касайся.

– Перезимую! – весело сказал Фомич.

– Устройство дебаркадера знаешь?

– А как же! Значит, внизу трюм, а поверху палуба. На ней устроены…

– Хватит! – остановил его Садок Парфентьевич. – Если тонуть станет дебаркадер, что будешь делать?

– Первым делом в трюм посмотреть. Ежели там вода, значит, откачать надо.

– На мель надо сажать. Учты!

– Это уж само собой, – быстро согласился Фомич. – Мы раньше в Прудках сами баржи делали. Значит, ребра ставили, по ним обшивка. Вот тебе и трюм…

– Хорошо! Завтра поезжай в Тютюнино, получай дебаркадер. Но учты! Он течет.

– Приведем! – бодро сказал Фомич.

До Тютюнина было километров сорок. Ехал туда Живой на речном трамвайчике, и бесплатно – впервые в жизни.

И оттого ему все очень нравилось на этом пароходике – сидишь под открытым небом на белой скамеечке, как в саду где-нибудь в городе Горьком… В Пугасове нет таких удобных скамеечек, это уж точно… Надоест тебе на солнышке греться – пожалуйста вниз. Тут скамейки длиннее. Положить мешок под голову, растянешься – и валяй храпака до самого Тютюнина. «Теперь и вовсе жить можно, – думал Фомич. – Не привезут, к примеру, хлеб в Прудки, а я на трамвайчик – и в Раскидуху. Туда-сюда обернулся, глядишь – и день прошел. И вроде бы на службе».

Дебаркадер для Прудков оказался самой обыкновенной баржей, какие строили раньше прудковские мужики, только на палубе вместо будки стояла шкиперская конторка в два окна да навес для пассажиров с четырьмя скамейками и столиком. Скамейки были такие же аккуратные и белые, как на речном трамвайчике, а в шкиперской стояла круглая чугунная буржуйка, шкафчик белый, как в аптеке, столик и топчан. «Да тут прямо курорт!» – подумал Фомич. Только вот беда: в трюме воды по самые копани, отчего дебаркадер притулился к бережку и брюхом лежал на песчаном дне.

– Как же я его доведу? – спросил Фомич, растерянно глядя на капитана трамвайчика.

– Жди меня обратным рейсом. Я камерон привезу.

– Это что еще за камерон?

– Эх ты, шкипер! А не знаешь, что такое камерон. Насос!

Камерон привезли только вечером. Фомич всю ночь не сомкнул глаз – воду откачивал, и когда в пять часов утра подошел к нему с буксирным тросом трамвайчик, дебаркадер легко покачивался на волнах. «Весь наружу вылез из воды… Того и гляди, улетит», – радостно думал Фомич.

На участок возвратились к восьми часам, как раз и начальство пришло на работу.

– Ну, пойдем теперь в контору… Оформляться! – сказал Живому капитан трамвайчика, бойкий симпатичный паренек, одетый по всей строгости: китель синий, пуговицы надраены, блестят, как золотые.

Он привел Фомича в диспетчерскую и весело сказал строгой женщине в мужской фуражке с крабом:

– Мария, вот тебе новый шкипер тютюнинского кунгаса.

Женщина резко вскинула голову, и ее рыжие длинные кудри, выбивавшиеся из-под фуражки, заколыхались, как причальные концы канатов.

– Не потопишь пристань? – спросила она Живого.

– Ну, как можно! Ведь государственное имущество…

– Ишь ты какой идейный! – усмехнулась женщина в фуражке. – Ну тогда посиди – я выпишу тебе путевку.

«А почему же не посидеть? – думал радостно Фомич. – Когда по делу, и посидеть не грех. Тут тепло и мухи не кусают». И диспетчерша ему понравилась. «Хоть и держится строго, а так на вид ничего из себя дамочка, представительная».

Потом Фомича «оформлял» председатель месткома, он же и начальник отдела кадров. И здесь Живому все понравилось. Кабинетик был хоть и маленький, но чистенький – все белилами выкрашено, везде шторки да скатерочки без помарки, видать, только из стирки. Прямо не кабинет, а лазаретик игрушечный.