Живу беспокойно... (из дневников)

Шварц Евгений Львович

У меня есть отношение к материалу – но вялое, не дающее тока.

20 августа

Тридцать лет назад мне жилось легко, несмотря ни на что, потому что чувство «пока» еще не оставило меня. Собственно говоря, ждать, казалось бы, нечего. Друзья и сверстники писали книги, да и я, в сущности, писал. Но я писал книги маленькие, в стихах, для дошкольников, и мне чудилось, что я за них не отвечаю. Те же книги, что писали мои сверстники со всей ответственностью, прозаические, толстые, – так глубоко не нравились мне, что я не беспокоился. Видишь, как изменился с тех лет, когда прочтешь «Зависть» Олеши [675] . Книга нравилась всем, даже самым свирепым из нас. Тогда. Но, прочтя ее в прошлом году, я будто забыл язык. Я с трудом понимал ее высокопарную часть. Только там, где рассказывает Олеша о соли, соскальзывающей с ножа, не оставляя следа, или описывает отрезанный от целой части кусок колбасы, с веревочкой на ее слепом конце, вспоминаешь часть тогдашних ощущений. Мы, видимо, были другими, кое-что я могу назвать из своих получувств-полумыслей точнее, чем в те дни, а кое-что ушло, и не поймаешь. Дело не в том, что я стал старше, а в том, что двадцатые и тридцатые годы – это целые

эпохи, с новыми людьми, новыми книгами, и переходы совершались резче, чем это можно предположить. Административно и вместе с тем органично. Я прочел в «Вечерней красной» о том, что найден будто бы способ делать искусственные старинные, столетние вина. И одно время (как раз тридцать лет назад) думал написать рассказ сверчка, на глазах у которого совершается этот процесс, это чудо, меняется мир. Но не нашел формы – и тем самым мыслей, достаточно воплотившихся.

675

Роман «Зависть» Ю. К. Олеша написал в 1927 г.

29 августа

С 21-го я заболел настолько, что пришлось прекратить писать – а ведь я даже за время инфаркта, в самые трудные дни продолжал работать. На этот раз я не смог. Вчера мы вернулись в город. Поехали в Комарово 24 июля, вернулись 29 августа, и половину этого времени, да что там половину – две трети болел да болел. И если бы на старый лад, а то болел с бредом, с криками (во сне) и с полным безразличием ко всему, главным образом, к себе – наяву ко мне никого не пускали, кроме врачей, а мне было все равно. Здесь я себя чувствую как будто лучше, но [безразличие] сменилось отвращением и раздражением. Приехал Глеб [676] , который не раздражает, а скорее радует, но он – по ту сторону болезни, как и все. Сегодня брился и заметил с ужасом, как я постарел за эти дни в Комарове. С ужасом думаю, что придет неимоверной длины день, Катя возится со мной, как может, но даже она – по ту сторону болезни, а я один, уйти от нормальных людей – значит непременно оказаться в одиночестве. Все перекладываю то, что написал за мою жизнь. Настоящей ответственной книги в прозе так и не сделал. Видимо, театральная привычка производить впечатление испортила. Да и не привык работать я последовательно и внимательно. Сразу же хочется начать оправдываться, на что я не имею права, так как идет не обвинение, а подсчет. Я мало требовал от людей, но, как все подобные люди, мало и я давал. Я никого не предал, не клеветал, даже в самые трудные годы выгораживал, как мог, попавших в беду. Но это значок второй степени и только. Это не подвиг. И, перебирая свою жизнь, ни на чем я не мог успокоиться и порадоваться. Бывали у меня годы (этот принадлежит к ним), когда несчастья преследовали меня. Бывали легкие – и только. Настоящее счастье, со всем его безумием и горечью, давалось редко. Один раз, если говорить строго. Я говорю о 29 годе [677] . Но и оно вдруг через столько лет кажется мне иной раз затуманенным: к прошлому возврата нет, будущего не будет, и я словно потерял все.

676

Григорьев Глеб Николаевич (р. 1928) – капитан дальнего плавания, сын Н. В. Соловьевой (Григорьевой).

677

Шварц говорит о встрече с Екатериной Ивановной.

30 августа

Догонять пропущенное уже сил нет (или еще сил нет), так что за мной долгу дней десять. Это бывало за семь лет, что ведутся книжки, особенно вначале, в 50 году, когда я не был так педантичен. Сейчас случилось поневоле. Я болел, неинтересно болел, как, бывает, неинтересно пьешь: никак не напьешься, только в голове пусто. Продолжаю подсчет. Дал ли я кому-нибудь счастье? Не поймешь. Я отдавал себя. Как будто ничего не требуя, целиком, но этим самым связывал и требовал. Правилами игры, о которых я не говорил, но которые сами собой подразумеваются в человеческом обществе, воспитанном на порядках, которые я последнее время особенно ненавижу. Я думал, что главные несчастья приносят в мир люди сильные, но, увы, и от правил и законов, установленных слабыми, жизнь тускнеет. И пользуются этими законами как раз люди сильные для того, чтобы загнать слабых окончательно в угол. Дал ли я кому-нибудь счастье? Пойди разберись за той границей человеческой жизни, где слов нет, одни волны ходят. И тут я мешал, вероятно, а не только давал, иначе не нападало бы на меня в последнее время желание умереть, вызванное отвращением к себе, что тут скажешь, перейдя границу, за которой нет слов. Катюша была всю жизнь очень, очень привязана ко мне. Но любила ли, кроме того единственного и рокового лета 29 года, – кто знает. Пытаясь вглядываться в волны той части нашего существования, где слов нет, вижу, что иногда любила, а иногда нет, – значит, бывала несчастна. Уйти от меня, когда привязана она ко мне, как к собственному ребенку, легко сказать! Жизни переплелись так, что не расплетешь, в одну. Но дал ли я ей счастье? Я человек непростой. Она – простой, страстный, цельный, не умеющий разговаривать. Я научил ее за эти годы своему языку – но он для нее остался мертвым, и говорит она по необходимости, для меня, а не для себя. Определить, талантлив человек или нет, невозможно, – за это, может быть, мне кое-что и простилось бы. Или учлось бы. И вот я считаю и пересчитываю – и не знаю, какой итог.

20 октября

Обычно в день рождения я подводил итоги: что сделано было за год. И в первый раз я вынужден признать: да ничего! Написан до половины сценарий для Кошеверовой [678] . Акимов стал репетировать позавчера, вместе с Чежеговым, мою пьесу «Вдвоем», сделанную год назад [679] . И больше ничего. Полная тишина. Пока я болел, мне хотелось умереть. Сейчас не хочется, но равнодушие, приглушенность остались. Словно в пыли я или в тумане. Вот и все.

678

После смерти Е. Л. Шварца Н. Н. Кошеверова дважды обращалась к его драматургии. Ею поставлены два фильма: «Каин XVIII» («Два друга») (1963) и «Тень» (1972).

679

Н. П. Акимов и

М. В Чежегов ставили спектакль по последней пьесе Шварца, который пошел в Театре комедии под окончательным названием «Повесть о молодых супругах» (премьера 30 декабря 1957 г.). Художник Н. П. Акимов, композитор А. С. Животов. Роли исполняли: Кукла – А. В. Сергеева, Медвежонок – Л. А. Кровицкий, Ольга Ивановна – Е. А. Уварова, Маруся – В. А. Карпова, Шурочка – Л. А. Люлько, Никанор Никанорович – А. В. Савостьянов, Леня – Г. А. Острин, Сергей Орлов – Л. Е. Леонидов.

Фотографии

Ф. Шелков – дед Е. Л. Шварца. 1880-е гг. Рязань.

Б. Шварц – дед Е. Л. Шварца, с сыновьями (слева направо): Самсоном, Львом. Александром и Исааком 1890-е гг. Екатеринодар.

Семья Е Л Шварца 1906 г Майкоп Справа от Е Л Шварца – его брат Валентин

Е Л. Шварц. 1899. Екатеринодар.

М Ф. Шварц– мать Е. Л. Шварца 1930-е гг.

Л. Б. Шварц —отец Е. Л. Шварца. 1930-е гг.

Е Л. Шварц 1911 г. Майкоп.

Л. П. Крачковская. 1912 г. Майкоп.

Реальное училище в г. Майкопе.

Класс реального училища. 1912 г. Майкоп. Е. Л. Шварц – второй слева во втором ряду.

В имении К. Д. Косякина Николаевка Ставропольской губернии. Стоит Е. Л. Шварц, крайняя справа – В. В. Соловьева.

Е. Л. Шварц (во втором ряду первый слева) с друзьями юности Л. М. Оськиным и сестрами Е. Г. и М. Г. Зайченко (сидят). 1915 г.

Е. Л. Шварц (в центре) с друзьями юности Ю. В. Соколовым (слева) и Е. Я. Фреем (справа). 1912 г. Майкоп.

Е Л. Шварц с родителями М. Ф. и Л. Б. и братом В. Л. Шварцами. 1917 г.

На юбилее М. А. Кузмина. 1927г. Ленинград. Среди присутствующих М А Кучмин – в центре. Слева – А. Д. Радлова, справа Вс.А. Рождественский. Стоит в центре – А. А. Ахматова, сидят во втором ряду справа – К. А. Федин, Н. А. Клюев, в верхнем ряду в центре—М. Л. Лозинский. Е. Л. Шварц – в верхнем ряду третий справа

В редакции детской литературы Ленинградского отделения Госиздата. Слева направо: Н. М. Олейников, В. В. Лебедев, З. И. Лилина, С. Я. Маршак, Е. Л. Шварц, Б. С. Житков. Конец 20-х гг.

Группа ленинградских писателей «Серапионовы братья». В верхнем ряду слева направо: Л. Н. Лунц, Н. С. Тихонов, К. А. Федин, И. Я. Груздев, В. А. Каверин. В нижнем ряду: М. Л. Слонимский, Е. Г. Полонская, Н. Н. Никитин, Вс. В Иванов, М. М. Зощенко.1921–1922 г.

Ленинградские писатели. В нижнем ряду слева направо: В Я Шишков, Ю. П. Герман, А А. Прокофьев, М. Л. Слонимский, Ю. Н Тынянов. В верхнем ряду: Л. С. Соболев, Н. С. Тихонов.

Е. Л. Шварц (в центре). Справа – И. И. Слонимская. Стоят: слева – В. А Каверин, справа М. Л. Слонимский.

Е. Л. Шварц в доме отдыха ленинградского Литфонда. 1932 г. Коктебель. В первом ряду слева направо: Е. И. Шварц, Маша Тагер, Н. И. Грекова.

Е. Л. Шварц. Портрет работы Н. П. Акимова.

Е. Л. Шварц. Портрет работы Е. И. Чарушина. 30-е гг.