Шрифт:
Жил-был в одном лесу заяц. Заяц как заяц, как и тысячи других, но добропорядочный: не курил, выпивал только в праздники, зайчихе не слышно, чтобы изменял, в меру трудился и все заработанное в семью нес.
Был он скотиной живучей, быстро ко всему приспосабливающейся. Издаст, к примеру, медведь указ: кору с осин в казенном лесу не драть – заяц и не дерет, дубовой корой пробавляется; где ягод перехватит, а где и морковку на дальнем огороде спроворит и зайчихе с зайчатами как есть в целости доставит. Или, случится, сгонят его с нажитого места (то ли бобер реку плотиной перегородит и часть окрестных земель затопит, то ли деревья вокруг заячьей квартиры на продажу повыпилят, так что пни одни торчмя торчат и схорониться негде) – косой и тут ушей не вешает: в новом месте
Жил заяц так в полное свое удовольствие, дважды в год шубку обновлял: весной – на серую, зимой – на белую, дабы для волка неприметным быть и медведю лишний раз глаза не мозолить. Так бы он век свой и оттрубил благополучно, да нежданно-негаданно строевой лес иссякать начал, продавать уж почти нечего, а стало быть, не на что и лесную администрацию содержать.
Чрезвычайным указом перестали зайцам грибы-ягоды и кору дубовую отпускать. Ан куцый снова молодец: грядочку на поляне вскопал, корешками и ягодками засадил, себя с семьей прокармливает да еще в магазин «Дары природы» сдает.
…Однако ж, несмотря на указы, дохода в казну все одно не прибавляется. Вот медведь с лисой собрались, стали думать-гадать, как дальше быть. Лиса в ту пору по агитационной части в администрации состояла, медведевы постановления простому зверью растолковывала (а до кого не доходило – те уж дальше на беседу к удаву поступали). Помыслили это медведь с лисой, помыслили и перво-наперво объявили всем обитателям леса свободу. Опять зайцу радость: прыгай, пляши, митингуй – все можно! Вот она, волюшка-раздольюшка! Всякий гад живи на свой лад. Больше того – политических прав зайцу дали. «Ежели допреж, говорят, в лесном руководстве один медведь бессменно стоял, то ныне вам, куцехвостым, выбирать позволено, по чутью вашему гражданскому, – бурого ли медведя, белогрудого или малайского». Проголосовали зайцы и выбрали опять медведя бурого, потому как он первый теперь демократ и опыт руководства имеет солидный, а главное, известно, каких гостинцев от него ждать, не то что от малайского. От кнута батога не ищут. Косолапый же, по привычности, тотчас лису к себе призвал, в государственные советники и главные казначеи назначил.
Зато времена переменились. Ветерок демократии по лесу прокатился. Отныне можно стало лису с медведем журить и действия их кое-какие не одобрять. Заяц, например, не одобрял, что лес почти вчистую извели да за границу угнали, и сейчас, чтобы дубков или яблонек диких погрызть, за три километра бежать надобно. И лиса с ним соглашалась. Верно, сказывает, не дело это – богатства лесные разбазаривать. Хотя, говорит, то прежнего руководства огрехи, нам с медведем их еще долго исправлять предстоит.
Как они прорехи те выправляли, не ведомо, а только вскорости лиса новые улучшения лесной жизни уготовила. Распорядилась она от имени медведя, чтоб лес и все, что в нем полезного содержится (будь то шишки, грибы или дички-яблоньки), между всеми зверьми разделить, каждому его долю в личное пользование предоставить.
Выдали зайцу справку, по которой ему в собственность пень с норой под ним переходил, да грядка с корешками, да куча мусора за пнем. Что ж зайцу, отказываться? Сладка свекла кормовая, а паче того – дармовая. Между тем в лесу теперь, куда ни сунься – всюду чьи-нибудь владения. А всего больше – лисы и медведя. В дубовой роще у них главная резиденция устроена, колючим кустарником обсажена, волки в охране поставлены и орел на вышке сидит. Оно и правильно. Спокон веку так велось: всяк живет по своим возможностям. По зубам и кусок. Это лиса зайцу разъяснила, напомнила ему деликатно, что от природы он не шибко разворотлив и смекалист, хотя и приспосабливаться горазд. Так что живи, косой, по средствам: не силен – не дерись, не богат – не сердись.
Косой и не сердится.
За нору не надо, поправили его, а за землю под норой – непременно. Да еще на имущество налог начислен, да за сезонную смену шубы пошлина, да процент с урожая – на содержание лесной администрации, волку на зарплату (чтобы порядок общественный охранял) и дятлу-санитару леса на медикаменты. Пенсию зайцу с сорока пяти годов положили (а что зайцы и до десятилетнего возраста редко дотягивают, если того прежде волк их не слопает, – так то сами виноваты, личная это их туга). Зайчихе же, что полжизни с зайчатами просидела, на общественных работах не работала, и вовсе пенсион отменили. Не та нынче политика – иждивенцев пестовать. Всех и солнцу не угреть.
Ничего, бодрится заяц перед зайчихою, лапкой о лапку бьет: где наша ни пропадала! Будем живы, не помрем. Пень топора не боится. Своя сермяга не тяга.
А в лесу тем временем оставшиеся деревья спилили, грибы-ягоды подчистую выбрали, мох до земли содрали и на паклю распродали. Окромя медведевых и лисицыных владений, все кругом на многие километры – одни пни черные, земля голая да болота трясинные. А казна все отчего-то пуста. Медведь с лисой по заграницам разъезжают, кредиты выпрашивают. Чужие деньги всегда в избытке. Наконец, по слухам, жизненно важный кредит выпросили, договор заключили. «Теперь заживем! – радуется заяц. – Наживем пожитков от чужих нажитков». Правда, по договору по тому, пустые от леса земли под свалку отвели. А на что еще пустоши употреблять? Какой от них прок?
Выросла рядом с заячьей норой вместо одной кучки целая гора отходов. Заяц с зайчихой опять приспособились: то пропитание кой-какое в куче откопают, то игрушку зайчатам выудят. А что самим не годится – сейчас на ярмарку волокут. Известно: и дрянь копейку стоит. Когда же в ручейке ближайшем водица потекла такая, что после нее мех клочками вылезать начал, куцый и тогда оптимизму своему не изменил: выкопал возле пня ямку, камешками обложил, и после дождя всем семейством ванны в ней принимать приноровились. Примут ванну и радуются: шубка-то у них чистая, в норке убрано, волк никого из своих не съел. Благодать!
А волк не дремлет, в две смены работает: днем разбойничает, с нерасторопных зайцев шкуры дерет, а ночью в охране служит, следит, чтоб зайчишка какой, плут, капустный лист с правительственного огорода не стащил.
Волчата таково ж при деле: фирму обзавели, заячье жилье на лучшее меняют. Уговорили и нашего длинноухого норку на большую сменять. Мол, зайчатки у тебя подрастают, от государства помощи не жди, каждый за себя; хоть не уж, а вертись. Показали зайцу с зайчихой новую квартиру, с множеством просторных ходов, в престижном месте, у самой реки. Подписал заяц бумаги, какие положено. Давай переселяться, а в норе той бобр сидит, его это нора, оказывается, законная. Еще и бока зайцу намял за вторжение. Бедолага – обратно. Аж взмок от спешки и волнения, шерсть под мышками слиплась. Прибегает, а нора занята. По документам, она фирме отошла. Волчата из нее выглядывают, зубы скалят. Хочешь, заяц, ругайся, хочешь, удаву жалься (удав ныне комиссию по защите прав зайцев возглавляет) – демократия как-никак.
Погоревал заяц, да и снова приспособился – поселился с зайчихой в пустом ведерке из-под солярки, на мусорной горе найденном. Заячья мудрость как гласит? Потерявши рубль, радуйся, что не два. Слезами кручину не смоешь. Без горя и счастья не видать. Пришла беда, отворяй… – нет, это не годится. Вот: лбом дуба не своротишь. Успокоился заяц, ободрился, ушки вновь торчком выставил. Дятлу вон и того хуже пришлось – дерево вместе с дуплом спилили, а перья дятловы на помазки для кулебяк выщипали (за неимением леса и в санитарах надобность отпала). А у меня, размышляет заяц, по крайней мере, шкура цела, хотя и соляркой воняет. И зайчиха меня по-прежнему любит. И я зайчиху. И детки у нас подрастают…