Живущий в ночи
Шрифт:
Двигатель фургона заработал.
В тот момент, когда Сэнди и санитар перекладывали тело с каталки в катафалк, я выбрался из своего укрытия. С головы моей слетела кепка. Я поднял ее и, не смея оглянуться, по-крабьи прополз три метра, отделявшие меня от распахнутой двери мертвецкой. Оказавшись внутри холодной комнаты, я поднялся на ноги и спрятался за дверью, вжимаясь спиной в бетонную стену.
Никто в гараже не закричал, не поднял тревогу. Не заметили!
Только сейчас я понял, что все это время сдерживал дыхание, и со свистом выпустил его сквозь сжатые зубы. Мои измученные светом
Две стены этого помещения были заняты выстроенными в несколько рядов выдвижными ящиками из нержавеющей стали. Температура в них была еще ниже, чем в самой покойницкой, хотя даже здесь царил такой холод, что меня била дрожь.
У одной из стен стояли два жестких деревянных стула. Пол был выложен белой кафельной плиткой. Швы между ее рядами были почти незаметны. Очень предусмотрительно: если мешок с разложившимся трупом даст течь, такой пол будет гораздо легче отмыть.
Здесь тоже горели яркие лампы дневного света. Их было много, даже слишком, поэтому я натянул свою кепку с «ЗАГАДОЧНОГО ПОЕЗДА» по самые брови. Как ни странно, темные очки в нагрудном кармане рубашки уцелели, и я с облегчением надел их.
Любой, даже самый сильный лосьон пропускает некоторое количество ультрафиолетовых лучей, я же в течение последнего часа «наглотался» больше света, чем за весь прошлый год. Мысль о том, что внутри меня постепенно накапливается молчащая до поры смерть, гремела в мозгу топотом копыт зловещего черного скакуна.
Мотор фургона в гараже заработал громче, и его рычание донеслось до меня через открытую дверь. Вскоре оно начало удаляться, стало глуше и под конец превратилось в едва слышное мурлыканье.
Следом за фургоном в ночи скрылся и «Кадиллак». Огромная дверь гаража, приводимая в действие электрическим мотором, поползла вниз и наконец с грохотом закрылась. От этого удара по подземным чертогам больницы раскатилось эхо, выбив из бетонных стен дрожащую тишину.
Я замер, сжав кулаки.
Санитар, без сомнения, все еще находился в гараже, но оттуда не доносилось ни звука. Я представлял, как он, недоуменно склонив голову, рассматривает отцовский портфель.
Еще минуту назад я не сомневался в том, что смогу одолеть этого парня, но теперь уже не был так уверен. Физически я был сильнее его, но он мог обладать жестокостью, которой был начисто лишен я.
Я не слышал его приближения, а между тем санитар уже находился в считаных сантиметрах от меня, по другую сторону двери. Его присутствие выдали резиновые подошвы туфель, взвизгнувшие на кафельном полу, когда он переступил порог мертвецкой. Сделай он еще пару шагов вперед, и столкновения не избежать. Нервы мои были натянуты, как взведенная пружина.
Помешкав на пороге, санитар выключил свет и попятился из комнаты, потянув за собой дверь. Я слышал, как он вставил ключ в замочную скважину. Язычок замка щелкнул, словно затвор крупнокалиберного пистолета.
Вряд ли сейчас в заиндевевших стальных ящиках морга лежал хоть один мертвец. Больница Милосердия в тихом Мунлайт-Бей не печет покойников с такой же скоростью, как медицинские заведения крупных городов. Однако даже если бы в каждом из этих ящиков угнездился спящий, которому не
Свет – вот чего я боялся по-настоящему, и сейчас чудесная темнота в этой холодной комнате без окон была для меня как студеная вода для умирающего от жажды. С минуту, а может, и дольше я наслаждался благодатной тьмой, омывавшей мои глаза и кожу.
Двигаться не хотелось, и я продолжал стоять за дверью, прислонившись спиной к стене. Мне казалось, что санитар вот-вот вернется, и тогда… Сняв темные очки, я снова сунул их в нагрудный карман рубашки.
В окружавшей меня кромешной тьме вдруг ослепительным фейерверком взорвалась страшная мысль: тело моего отца находится в белом фургоне, и его увозят в неизвестном направлении. Пусть мертвый, но он в плену у людей, чьи намерения абсолютно вне моего понимания.
Я не мог придумать никакого логичного объяснения этой чудовищной манипуляции с трупами. Разве что причиной смерти отца стал вовсе не рак… Однако если его бедные кости могли кого-то разоблачить, то почему виновный не позволил Сэнди Кирку просто сжечь их в крематории и тем самым уничтожить улики?
Значит, его тело кому-то нужно.
Но зачем?
Руки мои, сжатые в кулаки, похолодели, а шея, наоборот, покрылась испариной.
Чем дольше я размышлял над сценой, невольным свидетелем которой стал, тем неуютнее мне становилось в этом холодильнике – пересадочной станции для мертвых в их путешествии к конечному пункту назначения. Необъяснимые события разбудили первобытные страхи, дремавшие так глубоко в моем сознании, что я даже не мог различить их очертания по мере того, как они всплывали и кружили на поверхности тьмы.
Совершенно ясно, что вместо моего отца они замыслили кремировать убитого ими бродягу. Но для чего было лишать жизни этого несчастного? Сэнди мог преспокойно наполнить бронзовую погребальную урну обычной древесной золой, и я был бы убежден, что там – останки моего бедного отца. Вряд ли Сэнди думал, что, получив запечатанную урну, я посмею ее открыть, и уж тем более не предполагал, что мне вдруг придет в голову отправить ее содержимое на экспертизу, дабы установить истинное происхождение праха.
Мои рассуждения окончательно зашли в тупик и барахтались в сплетенных кем-то сетях. В голову ничего не приходило.
Дрожащей рукой я вынул из кармана зажигалку, прислушался, не раздаются ли по другую сторону двери крадущиеся шаги, и высек огонь.
Я бы ничуть не удивился, увидев, что из стального саркофага в жутком молчании выбирается и подходит ко мне алебастровое тело покойника – с почерневшим и кривляющимся в неверном свете лицом, широко открытыми слепыми глазами и ртом, который раскрывается в попытке поведать какой-то секрет, но не может вымолвить ни звука. Однако ни одного мертвеца предо мной не стояло. Лишь узкие змейки света и тени плясали на стальной поверхности ящиков, создавая иллюзию движения. Казалось, все они одновременно выдвигаются – сантиметр за сантиметром.