Живые и мертвые, или Племянник из шкафа
Шрифт:
Дело в том, что сэр Ричард был лидером партии гуманистов, в наши дни уже растерявшей былое величие и скатившейся до уровня одиозного клуба пожилых безобидных джентльменов, но тогда, в послевоенные годы, бывшей одной из самых многочисленных партий конгресса и имевшей мощное лобби в палате лордов. Их основной лозунг — «Земля для людей!» — не мог не найти отклика в сердцах простых британских обывателей, только что переживших ужасы марсианского Нашествия и с трудом оправляющихся от последствий вызванной им Великой Войны. Забегая вперёд, порадуюсь тому, что их билль об уничтожении алиенских резерваций и выдворении марсиан, а также моро- и некрограждан за пределы нашей планеты так и не был принят даже в первом чтении; всё же среди парламентариев нашлось достаточно здравомыслящих людей, настроенных если и не проалиенски, то хотя бы не настолько радикально. И я горд, что примером для лондонцев служили члены королевской семьи. Несмотря
Сегодня, когда сухопутные спруты, прошедшие частичное или полное мороформирование, работают на заводах и в офисах, на фермах и в школах, в брокерских конторах и государственных банках, и даже водят космические корабли — никого уже не удивляют их немодифицированные соплеменники, вот уже второе десятилетие с успехом несущие патрульную службу в тёмных водах Темзы. Да и чему тут удивляться? Ведь древнюю марсианскую расу отделяет от водного образа жизни намного меньшее количество поколений, чем хомо сапиенса, и им куда проще вернуться к пребыванию в первозданной стихии. Что уж говорить, если у них даже жабры ещё не до конца атрофированы! По астрономическим меркам Марс пересох буквально вчера, вынудив своих обитателей приспосабливаться к новому образу жизни, а подземные моря там до сих пор вполне сохранились и довольно обширны, что позволило аборигенам при переходе к наземному существованию не утратить органы, благополучно отброшенные человечеством в ходе эволюции. К тому же под водой спруты способны развивать скорость, недоступную человеку без специальных и довольно громоздких приспособлений. Так кому же, как не восьмирукому спасателю проще подхватить и доставить на берег ребёнка, свалившегося за борт во время лодочной прогулки, или спасти жизнь пьянчужке, перепутавшему перила лондонского моста с оградой собственного дома, в котором он никак не может найти калитку? Сейчас это всё кажется вполне естественным. И, наверное, вряд ли кто поверит, что в тот день, когда Его Величество впервые объявил о создании при Скотленд-ярде особого речного патруля, Лондон оказался буквально на грани мятежа, и окажись уважение моих соотечественников к своему суверену чуть меньшим — нам бы наверняка не удалось миновать кровавых беспорядков.
Но что-то я отвлёкся, рассуждая о том, о чём моим читателям и без меня отлично известно из школьного курса новейшей истории. Я же собирался рассказать о событиях, доселе не известных никому, кроме ограниченного круга людей, принимавших в происшедшем непосредственное участие.
Итак, три или четыре дня я занимался собственными изысканиями в старых газетах, гадая, где пропадает знаменитый детектив, пока наконец посыльный мальчишка не принёс на Бейкер-стрит записку, адресованную мне и подписанную размашистыми инициалами Ш. Х. В те годы нам приходилось пользоваться именно таким крайне ненадёжным видом связи, ибо домашние телеграфы только-только начали появляться и стоили крайне дорого, а о мобильных наручных или карманных моделях ещё и речи не было. В записке, которую я развернул с понятным нетерпением, мне предписывалось прибыть в клуб библиофилов «Васткофий» немедленно, форма одежды парадная. Надо ли уточнять, что я с солдатской стремительностью привёл себя в порядок и поспешил по знакомому с довоенных времён адресу, не переставая удивляться, насколько оригинальны и прихотливы бывают предпочтения моего знаменитого друга и радуясь, что на этот раз мне предстоит визит в мирный приют книголюбов, а не, допустим, какую-нибудь весьма подозрительную опиумокурильню или еще более гнусный вертеп лондонского дна.
Интерьер клуба библиофилов ничуть не изменился с тех пор, как я коротал здесь время между лекциями и практическими занятиями в прозекторской в далёкие студенческие времена. Всё те же высокие шкафы, на полках которых теснятся старинные фолианты в соседстве с более современными справочниками, всё те же толстенные газетные подшивки на столах, по размеру напоминающие могильные плиты.
В этот час в клубе было немноголюдно. Всего лишь двое студентов, вполголоса спорящих над изрядно потрепанным альбомом Босха, и непонятно как затесавшийся сюда матросик, мрачно буравящий взглядом страницы раскрытого перед нм толстого тома, судя по цвету переплёта и размеру — кого-то из новых философов. Я пристроился за угловым столиком, делая вид, что просматриваю прошлогоднюю подшивку «Ньюс». Сел я так, чтобы видеть матросика, ибо он сразу же привлёк моё внимание. Одутловатое лицо его заросло рыжей щетиной, маленькие глазки прятались под густыми бровями, квадратная нижняя
— Пунктуальность — вежливость королей, — раздался у меня за плечом знакомый чуть язвительный голос. — Уж не метите ли вы на престол, мой друг?
Оглянувшись, я увидел одного из студентов. Зелёный берет со значком Нью-Гарварда, длинные волосы собраны сзади в хвост, щёгольские усики, очки в золочёной оправе вместо привычных гоглов, полувоенный френч вместо входящей в моду тёмно-вишнёвой крылатки, в остальном же и лицо и фигура остались совершенно без изменений, даже странно, как я мог скользнуть взглядом — и не узнать?
— Холмс! Вы как всегда неподражаемы. А я думал, что тот матрос…
— Тимми? Он уже лет десять в отставке, списан по здоровью, но следит за собой. Он ждёт печенье. Традиция, Ватсон — в половине шестого всем любителям чтения подают горячий имбирный чай и бесплатную выпечку из соседней пекарни, ту, что осталась нераспроданной за день. Ещё с прошлого века повелось. А Тимми поначалу даже читать не умел, но чего не сделаешь ради бесплатных булочек! Теперь вот втянулся. Терпеть не может романы и беллетристику, читает исключительно то, что называет «книгами для мозгов». У нас вчера состоялся прелюбопытнейший спор о корреляции воззрений Платона с экономико-теософской доктриною Маркса. Впрочем, я вызвал вас не для того, чтобы вести философские споры.
— Я полностью в вашем распоряжении, Холмс! Вам уже удалось что-то выяснить о шантажистах? Как продвигается расследование?
— Тсс, Ватсон! Ни слова о делах в такой дивный вечер! Тем более, что нам предстоит свидание. Две очаровательные девушки ждут нас в кофейне на углу, так не будем же медлить!
— Свидание?! Но, Холмс!..
Но спорить и удивляться было некогда — мой друг уже стремительно двигался к выходу из клуба, и мне пришлось поспешить вслед, чтобы не отстать.
К моему ужасу, девушки действительно оказались вполне симпатичными. Рыженькая пухлая хохотушка и темноволосая молчаливая скромница, очаровательно покрасневшая при знакомстве. Звали их Лика и Тая, но я так разволновался, что не запомнил кто из них кто, да и вряд ли это были настоящие имена. Рыженькая сразу же по-хозяйски ухватила Холмса за локоток и на мою долю осталось развлекать её молчаливую подружку. Боюсь, я в тот вечер мало соответствовал возложенной на меня миссии, ибо совершенно не понимал, о чём можно говорить с молоденькой девушкой. После смерти моей дорогой Мэри я избегал женского общества, в последние же годы так и вообще из особ противоположного пола меня окружали лишь медсестры да лаборантки, общение с которыми сводилось к подай-принеси и диктовке записей проводимого эксперимента. Но разговаривать с девушкой на вечерней прогулке о благотворном влиянии формалина на мёртвые ткани мне показалось несколько неуместным. Хорошо, что её подружка трещала, не умолкая и не требуя ответов, с нас же достаточно было вставлять иногда одобрительные междометия.
Так мы прошлись по тёмным аллеям на юг через Ридженс-парк, параллельно Глостер-плейс, мимо музея восковых фигур мадам Тюссо, не работающего по причине вечернего времени, и я было подумал, что Шерлок Холмс решил привести девушек к нам на Бейкер-стрит, и даже заволновался — как посмотрит на подобную вольность нынешняя домовладелица? Но тут мой друг как раз решительно свернул на Уитгер-роуд и мы окончательно покинули район Мэриленда. Освещение сделалось ярче, дома выше, а толпа на улицах многочисленнее — мы приближались к деловым кварталам, куда после уничтожения Сити переместилась вечерняя активность лондонского бомонда.
Я основательно продрог и, возможно, из-за этого несколько осмелел, поощряемый одобрительным молчанием темноволосой спутницы. Во всяком случае, я поведал ей несколько военных историй, как из собственного опыта, так и совершенно фантастических — в том числе, конечно же, про мушкет и тигрёнка, эта история всегда действовала на девушек правильным образом, особенно если сделать вид, что очень смущён и поменять в рассказе тигрёнка с мушкетом местами. Девушка молчала одобрительно и лишь сильнее сжимала мою руку. Окончательно осмелев, я перешёл к совсем уж невероятным приключениям из жизни тайного агента с тремя нулями в секретном имени, невероятные похождения которого во время Великой Войны и Нашествия, ныне широко известные почтенной публике, я тогда как раз только-только начинал придумывать. Кажется, я немного увлёкся, что простительно сочинителю при наличии благожелательной аудитории, пусть даже и из одной единственной слушательницы.