Живые и мёртвые
Шрифт:
Протестантские священники занимают в иерархии профессиональных статусов и классовых уровней неустойчивое положение. В социально-классовой структуре они попадают в диапазон от высшего низшего класса до высшего, причем большинство среди них принадлежит к высшему среднему классу. Несмотря на то, что статус протестантизма здесь высок (особенно некоторых форм протестантизма, изначально свойственных Новой Англии), а протестантские священники имеют по большей части старое американское происхождение и новоанглийские корни, они не могут безусловно рассчитывать на то гарантированное положение, какое занимает в своем непосредственном сообществе католический священник. По сравнению с католическими священниками, врачами и юристами их положение более шаткое. Причины этого, хотя и сложны, тем не менее вполне очевидны. Роль протестантского священника со времен Реформации все более и более секуляризовывалась. Многие из священных символов, сконцентрированных главным образом в rites de passage,
Большинство символов, зримых и доступных чувственному восприятию, были устранены враждебной по отношению к ним протестантской реформой. Красочные и чувственные церемонии, захватывающие внутренний мир индивида, колоритные образы, оживляющие и вмещающие в себя фантазии его частной жизни, были отвергнуты и осуждены. Протестантский священник, оснащенный лишь анемичным литургическим аппаратом и безжизненной духовной образностью, в значительной степени утратил свою духовную власть; подкрепляющая сила визуального драматического действа, часто необходимая ему для того, чтобы сделать свои слова значимыми для прихожан, была у него отобрана. Он часто ограничен в своих действиях использованием вербальных символов, которые ныне истощены ослабляющим воздействием двух столетий развития науки. Их способность влиять на протестантскую аудиторию, ныне крайне секуляризованную, зависит не только от сверхъестественной санкции, но и от их научной и рациональной убедительности. Протестантский священник находится в затруднительном положении, будучи вынужденным придавать смысл с помощью символов, которые он использует, не только сакральному миру, но и самой секулярной части профанного мира. В различные моменты перехода священник часто унижается до того, что вынужден конкурировать с владельцами похоронных бюро в борьбе за центральную роль в погребении умершего, с мировыми судьями — за роль в брачном обряде, и с целым ассортиментом ораторов, представляющих все части общества, — за роль в церемонии вручения дипломов в школах и колледжах.
Хотя литургическая жизнь протестантской церкви не исчезла совсем, а все еще продолжается и во многих отношениях очень важна, даже в евангелических церквях она не обладает ни той символической силой, ни той безусловностью веры, какой она обладает среди правоверных католиков. Хотя вербальные символы являются важной и необходимой частью любого крупного богослужения, сами по себе они не столь действенны, как те вербальные символы, которые подкрепляются визуальными символами или взывают к другим органам чувств.
Для большинства протестантов надгробные речи и проповеди священника на похоронах все еще считаются необходимыми и важными. Анализ некоторых из них показывает, что основной функцией надгробного слова является перевод профанной личности умершего в чувствах тех, кто его оплакивает, из секулярного мира живых в сакральный мир мертвых и Божества.
Надгробная речь призвана укрепить уверенность живых в том, что бессмертие — факт, что личность умершего не перестала существовать и что духовная жизнь не имеет конца, ибо смерть есть всего лишь переход из жизни в настоящем в вечную жизнь духовного мира. Утверждение этих духовных истин в мыслях и чувствах аудитории готовит ее к следующему важному шагу: трансформации целостной личности, которая некогда была живой комбинацией хороших и плохих, духовных и профанных элементов, в духовную личность, которая является очевидным или, как минимум, вполне вероятным кандидатом на бессмертие. Таким образом, жизненный путь умершего, связанный идеями перехода, переводится в вечное время смерти. В сущности, все это — с точки зрения того, что делается с умершим человеком, — является инициационным обрядом и теснейшим образом сопоставимо с теми инициационными обрядами, через которые проходят многие люди в течение своей жизни.
Поскольку на большинстве похорон вся группа присутствующих образуется из индивидов, хорошо знавших привычки покойного и его поступки, то каждый индивид, если бы его об этом спросили, зачастую мог бы упомянуть такие черты умершего, которые как фактические свидетельства могли бы вызвать совершенно справедливое — если не сказать суровое — решение отказать кандидату в пропуске в более счастливую жизнь. Перед священником стоит деликатная задача. Он должен слегка коснуться земных черт усопшего и затем изящно перейти к его положительным добродетелям и духовным качествам. Поскольку умерший обладает бессмертной душой, дарованной ему Богом, и поскольку даже те, кому определенно недостает духовной красоты и моральной чистоты, никогда не бывают абсолютно злы, эти маленькие и часто незначительные положительные
Символические деятельности аудитории незначительны, но вполне достаточны для того, чтобы обеспечить ее членам некоторую степень участия, пусть даже ограничивающуюся неформальными знаками согласия с тем, что говорит оратор. Сопровождение гроба в похоронной процессии и последующие короткие церемонии на кладбище позволяют живым продемонстрировать свою любовь и уважение к смерти.
Врач исполняет одну из наиболее симпатичных ролей современной науки. Он способен персонифицировать в себе ее оптимизм и уверенность в том, что неразрешимых проблем нет, ибо публика верит, что в науке есть свои чудеса, способные эффективно отвести умирающего человека от края могилы. До тех пор, пока врач продолжает функционировать во время серьезной болезни в качестве центральной фигуры, каждый, кто хоть как-то причастен к происходящему, может продолжать верить, что больной имеет шансы на жизнь.
Роль врача в ситуации смерти пациента, который был любимым членом семьи, очень сложна и часто затруднительна. Обычно он функционирует как друг и хорошо обученный профессионал, который, держа жизнь и смерть в своих руках, решает все проблемы и спасает людям жизнь; однако в случае смерти эта роль должна быть отброшена. Его собственные представления о своей роли и профессиональной клятве требуют, чтобы даже в самых безнадежных обстоятельствах, когда смерть представляется уже неизбежной, он пытался сохранить пациенту жизнь и «надеялся на лучшее». Его главенствующее положение в кризисе смерти делает для него затруднительным открытый переход от роли защитника жизни к роли человека, готовящего семью к приближающейся кончине предсказаниями ее вероятности. Тем не менее, во многих случаях именно этот переход ему и надо как-то осуществить. Огромное давление, оказываемое на него теми, кто превращает надежду на выздоровление своих любимых в твердую уверенность, что безнадежно больной человек не умрет, часто лишает его возможности подготовить семью к неизбежности печального исхода. Чтобы функционировать в составной роли ученого, друга и гражданина, врач должен быть символом жизни, а не смерти.
Несмотря на то, что врач является ученым и «человеком в белом халате», приносящим больным новые чудеса, позволяющие им снова обрести здоровье, а если он семейный врач, то еще и другом и исповедником членов семьи, обладающим интимным и привилегированным знанием о них и об отношениях между ними, роль его не целиком позитивна. Хотя формальные символы, окружающие его, позитивны и жизнеутверждающи, неформальные являются негативными. У членов семьи в отношении этой профессии часто присутствуют чувства амбивалентности, враждебности и недоверия, смешанные с верой, доверием, гордостью и подлинной привязанностью. Бытующие в Янки-Сити зловещие шутки о том, что могильщики стригут купоны с врачебных ошибок, истории о различных инструментах, остающихся в теле после операции, об огромных счетах, о чудодейственных пилюлях и бутылочках с разноцветными жидкостями, которые на самом деле представляют собой мел и подкрашенную воду, а также сексуальные шутки о том, как врач переходит от своей профессиональной роли у кровати к слишком человеческой роли мужчины, — все они свидетельствуют о чувстве амбивалентности по отношению к врачам.
Сплетни о разных врачах, всплывавшие в проводимых нами интервью, опять-таки, подтверждали наличие в отношении к ним мотивов страха и враждебности — сдерживаемых, следует об этом помнить, Добровольным подчинением их «отцовскому авторитету», подлинным доверием к их искусству и любовью и уважением к ним как к личностям. Амбивалентное отношение к врачам обычно символически разделяется на два типа представлений: первое — о «моем докторе», которым я горжусь, и второе — о «костоправе», который подозревается в различных нарушениях морального кодекса, профессиональной некомпетентности, исключительном интересе к своим гонорарам и преступной небрежности. К врачам, занимающим промежуточное положение между этими двумя типами, информатор, если он их знает, обычно относится или хорошо, или индифферентно.
Когда пациент умирает, врач должен быть уверен, что семья и другие члены сообщества не взвалят на него ответственность за эту смерть. В некотором смысле, врач находится в надежно защищенном положении, поскольку является профессиональным экспертом, который один только и может вынести окончательное суждение о причинах данного события. Профессиональная этика и взаимная защита требуют от его коллег, чтобы они отзывались о нем одобрительно, держали язык за зубами или защищали его, когда распространяются порочащие его сплетни и слухи. В наиболее уязвимом положении перед подобной неприятной критикой находится хирург, поскольку он играет центральную роль в такого рода драматической ситуации.