Живые и мёртвые

Уорнер Уильям Ллойд

Любовь Бога к человеку и та действенная форма, которую она принимает, выражены в следующих строках Священного Писания: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» [260] . Однако в жертвенных обрядах Церкви выражается еще один, не столь бросающийся в глаза и несанкционированный, набор пробуждаемых чувств, антитетичный первому. В этой драме человек ставится в такое положение, в котором он убивает своего Бога, т. е. своего ритуального старшего брата, и преподносит этого убиенного родственника своему и его отцу. Бог, убитый на собственном алтаре своими человеческими братьями, земными сыновьями отца Христа, приносится в жертву самому Богу и им самим одобрительно принимается. Вся связь человечества с Христом, а также все его надежды и страхи и все его упования сфокусированы и заключены в этом взаимоотношении, в котором приемные человеческие братья,

как члены христианской семьи, являются вместе с Христом сыновьями Бога. Бог не только принимает своего Сына как убиенного Агнца, но и становится в отличающихся друг от друга ритуалах различных церквей участником пиршественного стола, за которым все присутствующие угощаются кровью и плотью его убиенного Сына. На человеческих его участников, освеженных, укрепленных и очищенных этой божественной трапезой, нисходит благодать, и благодаря действенности этих самых сакральных ритуалов они освобождаются от чувства вины и цепей греха. Как такое может быть? Как возможно, что подобные сакральные верования и практики освобождают людей от их чувства вины и делают их «цельными вновь»? Если бы эти представления были только что изобретены и впервые предъявлены людям, а не были бы уже санкционированы сакральной традицией и церквями, то современные люди, вероятно, отпрянули бы от ужаса и отвращения. Следует спросить: каков глубокий посыл этого «мифа»? Почему такие представления должны были стать самым средоточием культа и высшим символом христианской веры? Почему, приобщаясь к ней и проходя через ее ритуалы, люди чувствуют себя очищенными и пребывающими в ладу с самими собой и другими членами своей группы?

260

 Иоан. 3, 16.

Короче говоря, каково значение этого мифа, нескольких ритуалов Распятия и прочих ритуалов, связанных со смертью Христа? Как они функционируют в представлениях и ценностях коллектива и каждого индивида? Почему действенны эти представления и ритуалы? И, в целом, в чем заключается их достоверность в нелогической душевной жизни общества?

Приступая к нашему анализу, рассмотрим вкратце некоторые вариации в представлении о ритуалах смерти и воскресения Христа. Когда вино и хлеб нашего Господа благодаря ритуальному акту пресуществления становятся Кровью и Плотью, они обладают для католиков и некоторых епископалиан своей особой значимостью. Как и таинство Тайной вечери для многих евангелических церквей, они «передают в драматической форме Евангелие» и «изображают прощение и жизнь, даруемые Христом в ответ на личную веру. В причащении содержится урок. Когда мы принимаем это Таинство, мы вспоминаем Его смерть. Оно напоминает нам об искупительной смерти Христа; это выражение Единения с Богом, поскольку через Иисуса Христа, единственного посредника между Богом и человеком, мы имеем доступ к Отцу; это выражение братства между учениками Христа, подчеркивающее их единство в Нем. Словом «евхаристия» мы выражаем благодарность Богу за искупление грехов, посвящаем свою жизнь [Ему], и, наконец, «это Таинство внушает нам уверенность в окончательном завершении нашего искупления, когда Христос придет вновь»».

Прибегая к авторитету Священного Писания, часто цитируют такие слова, как, например, из «Первого послания Петра» (2, 24): «Он грехи наши Сам вознес Телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды...» Еще большей известностью пользуются слова из «Евангелия от Иоанна» (6, 54-56):

«Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день; Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие; Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем...»

Сколь бы ни были велики разногласия между протестантами относительно значения и церемониальной формы святых таинств, большинство церквей протестантского вероисповедания официально признают из них только два: Тайную вечерю [261] и крещение. Сохранение их протестантами в ходе Реформации и после пуританского разрушения литургических знаков демонстрирует их глубокую значимость для всех христиан. Мы уже ранее рассмотрели некоторые из значений крещения, выраженные в ежегодной литургии Великой субботы накануне Пасхального воскресенья. Здесь мы проанализируем значения Тайной вечери и мессы. Хотя таинство Тайной вечери и месса различаются по форме и символическому замыслу, они символически связаны с двумя важными формами человеческого опыта: разделением пищи близкими людьми за совместной трапезой, а также фактом человеческой смерти и страхом перед ней. Символическая система Голгофы и символическая система последней трапезы Иисуса со своими учениками в горнице трактуются в христианском ритуале как отдельные и вместе с тем единые. «Еда и питье» Тайной вечери, хлеб и вино, становятся едины с живым Христом, который умер и ожил вновь.

261

 Имеется

в виду причащение. В различных англоязычных христианских конфессиях это таинство фигурирует под разными именами: Communion (собственно «причащение»), Holy Communion («Святое причастие»), Mass (месса, или буквально «обедня»), Eucharist (евхаристия), Lord’s Supper (Тайная вечеря, или буквально «ужин Господень») или просто Supper (причащение, или буквально «ужин»).

Чтобы углубить наше понимание мифа о добровольной жертве Сына своему Отцу и принятии Отцом этой добровольной смерти, через которую весь род человеческий был «искуплен» и получил в дар бессмертие, мы должны проанализировать символическую коммуникацию, заключенную в ритуалах жертвоприношения. Какие сверхъестественные значения передаются знаками жертвоприношения в символическом диалоге между Богом и человеком? Какие функции они выполняют? (Питающие склонность к теоретическому мышлению могут, прежде чем читать дальше, прочесть главы 14, 15 и 16.)

Месса: анализ составных частей ритуального акта наделения значением

Чтобы достичь лучшего понимания значения и функций мифов и ритуалов Тайной вечери и мессы, мы должны прежде всего спросить самих себя: на каких допущениях и методах строится акт ритуальной коммуникации? Каким образом различные элементы коммуникации — знаки, коммуникаторы и объекты — приводятся в движение, обозначаются и связываются друг с другом? Как функционируют ее знаки? Почему обряд как система коммуникации эффективен?

Чтобы достичь наших целей, мы проанализируем взаимодействие основных частей мессы в целом и, пользуясь методами, описанными в главе 14, сравним составные части этого ритуала с обыденными формами употребления знаков и актов наделения значением.

Как знают все католики, да и многие другие, месса разделяется на две основные части: первую половину, или мессу катехуменов (посвящаемых ранней стадии, которые еще не были крещены), и мессу верных (тех, кто прежде уже был крещен) [45]. Каждая из них, в свою очередь, разделяется далее еще на две части. В первой части мессы катехуменов верующие (через посредничество священника) возносят молитвы Господу, а во второй части он, в свою очередь, дает им наставления. Нынешний ритуал сохраняет символы древнего обряда посвящения взрослых в мистерии христианства.

Первая половина мессы верных — это дароприношение и посвящение Господу. Вторая же часть, Причастие, есть «подлинное разыгрывание литургической мистерии жертвоприношения Христа». Во второй части ответным даром Бога является «жертвенное пиршество». (В официальной вере этот обряд черпает свою действенность в «нашем интимном союзе с Христом, который есть одновременно Бог и человек».) В прежние времена — и в качестве прототипа — «люди поднимались к алтарю Христа, возлагали самих себя в качестве даров на жертвенный алтарь, как живые жертвы, и в посвящении в самом подлинном смысле растворялись в страстях и смерти Христа, полностью вовлекаясь в искупительное действие Христа, становящегося в литургической мистерии реально присутствующим».

Таким образом, в двух мессах имеет место обмен дарами, обмен знаками и значениями; принятие Богом человеческих даров обязывает каждого в силу «интимной природы» связи человека и Бога с Божественной жертвой обмениваться дарами [88]. Так, например, Михель пишет:

«Месса — это взаимный обмен дарами; мы даем Богу, а Бог дает нам. Этот двойной мотив составляет основу всей структуры мессы. Он определяет разделение на две части как мессы катехуменов, так и мессы верных. В мессе катехуменов сначала мы приносим Богу дар в молитвенной части, а затем Бог приносит дар нам в части наставлений. Точно так же и в мессе верных жертвоприношение есть наш дар Богу, тогда как жертвенный пир есть Божий дар нам. В обоих случаях взаимный обмен осуществляется через наш интимный союз с Христом, который есть одновременно и Бог, и человек, согласно вечно повторяющемуся выражению: per Christum Dominum nostrum, через Христа наш Господь» [262] .

262

Michel [94], р. 162-163.

Обязанности дарения и обмена дарами в двух частях мессы проиллюстрированы на рис. 17. Это символическое взаимодействие представляет собой основополагающую форму, в которой ритуальные знаки мессы наделяются значением и эффективностью для тех, кто верит, а также и для научного анализа, как мы видим в служебнике:

«Священник преподносит хлеб с молитвой: «Прими, о святой Отец, Боже всемогущий и вечный, эту гостию как всесвятую жертву, которую я, твой недостойный слуга, преподношу тебе, моему живому и истинному Богу, во искупление неисчислимых прегрешений моей греховной жизни и невежества; от лица всех здесь присутствующих, а также ради всех верующих христиан, живущих и умерших, дабы это могло принести пользу мне и им как средство спасения в жизнь вечную. Аминь»».